— Ты был прав, — сказал Ганзориг эксперимента ради, придя к двери через несколько дней после того, как увидел своё отражение. Он впервые говорил с Голосом, прежде не считая нужным реагировать на его слова. — Мы действительно больны.
— Вы все больны, — повторил Голос. — Мне даже не надо видеть, чтобы это понять. Хотя я вижу. Это вы не видите, как вижу я.
— А откровения? Их мы тоже скоро узнаем? Ты без конца о них говоришь.
— Не без конца. Только иногда. Откровения будут зависеть от вас. Вы делаете шаги, но стоите на месте. Нужна решительность. Братья Морган были смелее, когда мы их знали.
Ганзориг смотрел на дверь.
— Я даже не уверен, есть там кто-то или нет, — проговорил он. — Я смотрю в зеркало и вижу нормальное лицо. Но это иллюзия, я выгляжу иначе. Откуда мне знать, что всё остальное — правда? Откуда мне знать, что «Грифон» не покрыт плесенью, или что за этой дверью действительно кто-то есть? Может, я говорю сам с собой?
Он сделал паузу. Голос молчал, словно подтверждая его слова.
— Может, я сейчас не здесь, — сказал Ганзориг, вдруг охваченный отчаянием, злясь на эту загадку. Как можно их игнорировать, если они здесь, рядом, бери, если сможешь? Не смогла даже Саар. Даже близнецы предпочитают о них не думать. — Может, я один поддерживаю твою жизнь, — тихо проговорил он. — Не помни я о тебе, ты бы исчез и больше не появлялся.
— Так вы считаете, что мы — кучка частиц, болтающихся в неопределённости между бытием и небытием? — восхитился Голос. — О, дальше от истины близнецы ещё не были.
Адмирал ощутил покалывание на коже, волосы поднялись, как от статического электричества. В груди заныло, боковое зрение упало, и коридор справа и слева потемнел. Дверь в каюту сдвинулась влево на два десятка сантиметров, стена, оказавшаяся чуть выпуклой, распрямилась. Коридор стал шире, пространство, которое до сих пор было искривлено, вернулось к прежней геометрии.
— Они ошибаются, — заявил Голос. — И я это докажу.
По ту сторону двери раздались отчётливые шаги — ботинки, хрустевшие по гравию. Ганзориг попятился в тёмный коридор. Близость разгадки испугала его сильнее, чем огорчало отсутствие ответов. А потом ручка двери повернулась вниз.
Он не стал ждать, когда дверь откроется. Охваченный необъяснимым страхом, Ганзориг бежал, словно сновидец из ночного кошмара.
Но, выбравшись из-под влияния каюты и избавившись от странного туннельного эффекта, он не смог вытерпеть такого позора. Вернуться было невозможно, а среди экипажа обоих кораблей был только один человек, к которому он мог придти и признаться в таком постыдном поведении, не рискуя стать объектом осуждения или жалости. Оборотень был лишён моральных принципов, а если и обладал, то каким-то собственным сводом. Кроме того, он мыслил странно и мог понять произошедшее так, как не понимал Ганзориг.
— Вы зря переживаете, — сказал Кан, выслушав краткий рассказ адмирала. — Судя по всему, там было какое-то сильное поле — магнитное, например. Люди радиочувствительны, у нас даже количество лейкоцитов меняется в зависимости от солнечной активности. На вас повлияли, и вы впали в панику.
— Спасибо, но это слабое утешение, — ответил Ганзориг. — Капитан сбежал от дверной ручки, как ребёнок — от дверцы шкафа.
Кан улыбнулся.
— Вы в детстве боялись шкафов?
— Разумеется, нет. Это просто образ.
— Не ругайте себя. Считайте, что это магия.
— Это была не магия, если не считать пространственного искажения. Братья говорили ерунду. Об этих двоих нельзя забывать.
— Близнецы хотели, чтобы мы занимались делом, а не гадали на кофейной гуще. Они нам не вредили: тот, кто в реакторе, вообще молчит, этот болтает всякую чепуху… Рано или поздно проблема решится сама. Я не легкомысленный, но я не вижу реальных выборов. Если Саар не может работать с пространством вокруг каюты, нам туда не попасть.
— Зато он может выйти в любое время.
— Выйдет. Но не в любое. Кто бы там не сидел, он чего-то ждёт. И мы знаем, чего. И братья знают. Пока камертоны не заработают, и мы не начнём отсюда выбираться, эти двое будут на своих местах. Подождём ещё немного.
— А что потом?
Кан снова улыбнулся, и адмирал понял его без слов.
— Кстати, Вайдиц закончил тесты, — продолжил оборотень. — Он выяснил, кого нет среди погибших. Я послал вам сообщение.
— Сегодня я ничего не читал. И кого же?
— Один — старший офицер, отвечавший за безопасность. Второй, вы не поверите, повар!
— Прекрасно, — вздохнул Ганзориг. — Меня напугал кок.
Вас двое. Навсегда. Когда-то вас могли разделить. Вам бы сделали сложный протез второй ноги и костей таза, вырастили недостающие ткани и органы, и вы бы освободились друг от друга, со временем научившись ходить. Но ваш приёмный отец не дал разрешения на операцию — он хотел знать, чего хотите вы. Мнение детей никого не интересовало, а врачи предупреждали, что с каждым годом шансов на успех становится всё меньше. Нет, говорил он, решать должны они.
Но вы все решили давным-давно. Вы всегда знали, что откажетесь. Вы врастали друг в друга, учились распределять свои мыслительные процессы так, чтобы обмениваться информацией с соседним мозгом. Постепенно вклад двух частей начал превышать их простую сумму. Объединяя усилия, вы ускоряете процессы мышления и делаете качественные переходы, невозможные для компьютеров, с которыми вам приходится конкурировать. Вы не перебираете варианты. Вы отточили свой совместный ум до такой остроты, что теперь нацелили его на сингулярность и готовы вытащить её на белый свет — или втащить весь свет в неё.
Но только если выиграете у чтеца вероятностей.
На стук вылез Балгур.
— Нет, — сказал Джулиус. — Мы сами.
Фамилиар вернулся под кровать. Братья подъехали к двери, открыли её и посмотрели на Тому. Она сделала не слишком уверенный шаг и наткнулась на колесо кресла.
— Что-то случилось? — осведомился Франц.
— Я скучаю, — ответила она. — Можно войти?
Братья быстро обменялись мнениями.
— Прости, — сказал Франц. — Сейчас мы заняты.
— Пожалуйста! — воскликнула Тома. — Я так скучаю. Это невыносимо. Вы дали мне это чувство, а потом отняли. Вы жадные! Вы сами всё время им пользуетесь, но он не должен быть только для вас!
Она попыталась протиснуться между колесом и дверью. Франц придержал коляску.
— Мы не пользуемся, — ответил он. — По крайней мере, не всё время. Ты отреагировала наихудшим образом из возможных. Так что не проси.
Тома выбросила вперёд ладонь, словно боец во время рукопашного поединка. Волна силы прокатилась от неё до противоположной стены каюты; тяжёлая кровать вздрогнула так, что едва не вырвала крепления из пола.
Коляска с близнецами не шелохнулась.
— Тома, иди, — сказал Франц. — Будем считать, что ничего не было. Иначе ты можешь оказаться под арестом.
— Было, — возразила Тома. — Очень даже было.
Она ударила себя в грудь пальцами, сложенными в знак, и её одежда серым пеплом осыпалась на пол.
— Чёрт! — проговорил Джулиус. — Это уже слишком!
— Я тоже так думаю. Неужели мне придётся возвращаться к себе в таком виде? — Она развела руки в стороны. — Мне холодно. Я где-нибудь замёрзну. — Она опустилась на колени и вцепилась в колёса. — Я не уйду. Впустите, или вам придётся прогнать меня силой.
— Так и будет, — невозмутимо ответил Франц.
Внезапно Тома вплотную приблизилась к креслу и попыталась обнять их бёдра. Близнецы мгновенно отъехали назад, и Тома оказалась в каюте.
23
Он наблюдал за ними из темноты. Первой прошла Саар с каменным выражением лица. За ней — Тома в чужой одежде, в расшитом халате старухи, делавшем её похожей на архетипическую богиню. Тома сияла: счастливая, добившаяся своего. Они не видели Вальтера или не обратили на него внимания, скрывшись за поворотом.