Например, сейчас, когда лампада святого Иосифа, под которой провели белокурую пленницу, не отозвалась даже маленькой синеватой искоркой, он был твёрдо уверен, что способностей к магии у девушки нет. Заглянув в сопроводительные документы, он уточнил, в чём ещё её обвиняли. Богомерзкая ересь и разжигание народных волнений.
– Зачем ты призывала людей идти за тобой? – спросил он, подняв голову от бумаг.
– Я не призывала, – просто ответила она, чуть склонив голову набок.
– Нет?
– Мне это незачем, – сказала она и улыбнулась чуть лукаво.
Ему хватило получасовой беседы, чтобы не сомневаться в том, что толпы людей, без сомнения, могли следовать за ней без всяких дополнительных призывов или проповедей. И, вероятно, именно поэтому у неё во рту был кляп. Что же касается ереси…
– Ах, это… – равнодушно протянула она, как будто священник упомянул о чём-то малозначительном,– ну да, серафимы вовсе не первые из сотворённых существ. Наоборот, они, кажется, самые последние. Даже фейри были раньше… – Милый Йоханн, – добавила она после паузы и легонько вздохнула. – Хотел создать идеальное существо. Лучшее, чем получилось у создателя фейри. Конечно, у него ничего не вышло.
– Ты считаешь серафимов несовершенными? – переспросил Арман, не веря своим ушам.
– А ты разве нет? Безынициативные, нелюбопытные, совершенно не способные к критическому мышлению или же творчеству. На мой взгляд, худшая из всех попыток подражать оригиналу.
– Ты должна называть меня «Ваше Преосвященство», – мягко заметил он явно безумной девушке.
Она с лёгким недоумением заозиралась кругом. И, наконец, спросила:
– Кому?
– Что кому?
– Кому должна?
Он только махнул рукой.
– Ну, хорошо, так кого же ты считаешь образцом и совершенством? То, что ты описала, подходит разве что… – он замолчал, сам едва удержавшись от явной ереси.
– Человеку, – договорила она за него, присаживаясь на широкий подоконник и болтая ногами. – Конечно, он и есть самое совершенное творение. И самое древнее.
– Тут ты не права, – с той же мягкостью сообщил ей образованный Великий Инквизитор, всё больше подпадавший под её обаяние. – Археологические находки позволяют доказать…
– Что серафимы заселили эту планету раньше людей, только и всего, – сказала она и выглянула в окно.
– Эту… планету?
– Ну, землю. Мир. Хоть это и не совсем верно. Миров семь, а планет…
– А планет сколько? – улыбнулся он, облокотившись о подоконник рядом с ней.
– Не знаю, – усмехнулась она. – Я не считала.
– Кто ты? – спросил он, откинув прядку упавшую ей на глаза.
– Мелисента, – не задумываясь, ответила она.
– А дальше?
– Что дальше?
– Фамилия, род… хотя бы город, откуда ты?
– Мелисенты достаточно, – пожала она плечами с равнодушным видом. И большего ему добиться так и не удалось.
– Ну, хорошо, – сдался инквизитор, наконец. – Ты давно здесь? В столице?
– Нет, – покачала девушка головой. – Недавно. Я не собиралась сюда. Я заблудилась.
– А до этого где ты была? – терпеливо спрашивал он, будто разговаривая с маленьким ребёнком.
– В другом месте.
– В каком?
– В неприятном.
– А как оно называлось?
– Какая разница? Ты там никогда не был.
– Откуда ты знаешь?
Она снова склонила голову набок и посмотрела на него.
– Это очень далеко. Никто из вас, – она кивнула на окно, – там не был.
– А как же ты тогда попала сюда?
– Открыла дверь, – сразу погрустнев, сказала она. – И вошла. Не стоило этого делать.
– Почему?
– Никогда нельзя открывать дверь самому, она может вырваться и ударить. Надо чтобы кто-то держал. Это очень важно. Раньше я этого не понимала.
– Тебя ударило дверью? – рассмеялся мужчина.
– Да, – ответила его собеседница всё так же грустно. – Поэтому я попала не туда, куда шла. И не так… – Давай, – встрепенулась она вдруг, – на этот раз ты откроешь её для меня?
– Хорошо, – рассмеялся он снова и потянул на себя тяжёлую створку. – Прошу, маленькая безумная леди.
Она его позабавила. Совершенно безумная, конечно, но милая. Инквизитор приказал перевезти её в свой дворец для «дополнительного следствия».
Судьба никогда не была особенно строга к Арману Ришалю. Неверная возлюбленная – с кем не бывает. Крах военной карьеры – он о ней особенно не сожалел. Он никогда не был особенно несчастен. Однако в следующие несколько месяцев был абсолютно и беззаветно счастлив. Был ли он влюблён? Пожалуй, нет. Он помнил щемящее грудь чувство, которое испытывал когда-то к своей невесте, огненные поцелуи и томления в ожидании свидания. Ничего подобного здесь не было. Скорее он был… очарован. Хотя она даже не показалась ему особенно красивой: худенькая девушка, ещё с фигурой подростка, белокурая, миловидная… но такие мордашки попадались на столичных улицах десятками, если не сотнями. А Великий Инквизитор на тот момент уже повидал многое… были среди приводимых к нему женщин и настоящие ведьмы, дикие и прекрасные, окружённые могущественными чарами, делавшими их природную привлекательность непереносимой для слабых мужских сердец. В первый раз… это было очень впечатляюще. Если бы он не изучил досконально методы и особенности работы инквизиции, прежде чем приступать, ему бы не поздоровилось… Однако теперь он вспоминал эти эпизоды с лёгкой ностальгической усмешкой. Настоящих ведьм не попадалось уже давно.
В данном случае ни имело места ничего, даже отдалённо подобного. Девушка-подросток не внушала ни вожделения, ни тягостного томления, ни запретных желаний… она была… просто воплощённым светом. Теплом. Счастьем.
В первый же день, как её привезли, дворцовая охрана сбилась с ног, потому что она умудрилась потеряться в течение часа. Пока усиленные наряды прочёсывали окрестности, Арман сам нашёл пропажу: из окна его кабинета вдруг свесились её босые пятки. Взобравшись на скатную крышу, он молча сел рядом с ней. Она посмотрела на него, лукаво закусив губу, вытянула вперёд ноги. Он сделал то же самое. Она рассмеялась.
– Глупый, сапоги сними.
Чувствуя себя полным идиотом, Великий Инквизитор снял обувь и ощутил, как нежно тёплый вечерний ветерок ласкает босые ступни. И осознал, что он действительно… глупый.
Однажды, прогуливаясь с ней по берегу пруда, он занёс ногу над задремавшей посреди выложенной булыжниками дорожки лягушкой. Но девушка удержала его.
– Не надо, – сказала она серьёзно. – Умирать больно. Очень.
Она порхала по дворцу, словно птичка, то что-то напевая, то о чём-то задумываясь. Разоряла его цветники, сплетая лианы в его комнату. Смеялась, когда он щурился от солнечного зайчика, которого она пускала серебряной тарелкой, норовя попасть ему в глаза. Её прелесть была неотразимой, необъяснимой и естественной, как капли дождя, оставшиеся на восковых лепестках цветущей яблони или тени облаков, скользящие по волнам пшеничного моря в лучах заходящего солнца. Она была самой жизнью, пускающей мыльные пузыри из окон и бумажные кораблики в водостоки. Но всё это закончилось.