Щербатый есаул Бычкин повел рачьими глазами и выкрикнул в толпу:
— Что зипунника слухаете? Куда заведет вас?
Полетай гневно перебил есаула:
— Зипуны на мужиках серые, а ум богатый! Аль зипунники не Русь?
— Русь! Русь! — дружно ответили казаки.
По возбужденным лицам, по яростным крикам догадался Бычкин, что, скажи он слово поперек, казаки по кускам его растерзают. Понимая, как опасно тревожить народ, есаул незаметно выбрался из толпы и задами, потный и встревоженный, пробрался в станичную избу.
— Сила взбурлила! — закричал он с порога. — Поберегись, атаман!
Бзыга поднял мрачные глаза на Есаула и строго сказал:
— Не пугай! Степной конь куда опасней, а и то стреножить можно.
— Из-за хлеба на все пойдут! — стоял на своем есаул.
Меж тем на майдане Ермак говорил:
— Не мы ли обливались слезами, жгли свою степь, когда ворог шел на Астрахано? Сколько муки перенесли, многого лишились, а Бзыга тем часом хлеб свозил с верховых городков да прятал, чтобы с казака снять последнюю рубаху. Из Москвы пришла будара с зерном. Почему не раздают народу хлеб? Упрятал ее атаман в камышах за красноталом. От чужого хлеба жиреет Бзыга!
Ермак говорил страстно, каждое слово его жгло сердца.
Смуглая красивая казачка, на которую не так давно зарился Бзыга, первой закричала:
— Женки, айда до атаманова двора, там в сусеках полно муки!
И пошел дым коромыслом. Люди бросились по куреням, хватали мешки, торбы и бежали к атамановой избе. Там ворота уже были настежь, — от них шел свежий след копыт: Бзыга, почуяв грозу, вскочил на коня и ускакал в степь.
Резвый конь уносил атамана и его дружков все дальше и дальше от народного гнева.
— В Раздоры! В Раздоры! — нещадно стегал плетью атаман скакуна.
В Раздорах он думал найти спасение. В верхних городках живет много заможних казаков, и они помогут.
На станице в это время распахнули атаманские амбары. Степанко заглядывал в сусеки, полные золотого зерна, и призывал:
— Бери все! Жалуйте, вдовы, милости просим стариков. Эй, матка, подставляй торбу, будешь с хлебом! Наголодалась, небось?
— Стой, донцы! — закричал вдруг набежавший дед-вековик Сопелка. — Где это видано, чтобы атаманское добро растаскивать! — он размахивал палкой, а глаза налились злобой. Было старику под сотню годов, огромная пушистая борода пожелтела от времени, но голос сохранился звонкий и властный. — Прочь, прочь, окаянницы! — гнал он женок от атаманских амбаров.
Ермак вырвал у деда его посох и, слегка подталкивая в плечи, вывел старика из атаманского куреня.
— Эх, старина, старина! — укоризненно покачал головой Ермак. — Не ты ли ныне внуков на погост отвез? Хлебушко для всех людей отпущен, а Бзыга что делает?
Дед внезапно притих, глаза его заслезились. Вспомнил он про внуков, погибших от голода, и губы его задрожали.
— Божья кара, божья кара, — прошептал он и склонил удрученно голову.
— Поди-ка сюда, дед, возьми и ты! — позвали его женки, тронутые его беспомощным видом.
Старик однако отказался:
— Кто знает, что робить? Грех это! — шаркая ногами, он пошел прочь от атаманских амбаров.
Древнее предание на Дону гласит: «Дон начался при устье Донца… там и окончится». И впрямь, первым казачьим городком на прославленной реке были Раздоры, которые возвели новгородские ушкуйники на острове при впадении Донца в Дон. Свой непокорный и вольнолюбивый дух новгородские посельники проявляли и в Раздорах. Как и в древнем Новгороде, тут существовали две партии: заможных и голытьбы. Сюда и устремился атаман Бзыга. Ярость и гнев переполняли атамана. Только одна думка одолевала его: «Спасти, во что бы то ни стало спасти от дележа свое добро. Не добраться голутвенным казакам до будары с хлебом! Неужели раздорские дружки и атаманы оставят его и не вступятся? А коли вступятся, тогда башку с Ермака долой!».
Наконец показалась зеленая луковка церквушки в Раздорах. Безмолвно и пустынно было на улицах городка, когда беглецы добрались до него, никто не полюбопытствовал, по обычаю, не выглянул в оконце. Дубовые ворота атаманского куреня оказались закрытыми. Бзыга с волнением подъехал к ним и постучал. Долго никто не отзывался. Теряя терпение и волнуясь от смутного предчувствия чего-то неладного, атаман громко заколотил в тесины.
Где-то в глубине двора с хриплым кашлем завозился кто-то.
— Отчиняй, хозяева! — окрикнул Бзыга.
— Хозяев давно нет, — откликнулся глухой голос. — Хозяева утекли от беды.
Сразу перехватило дыхание, Бзыга взмолился:
— Да открой же, ради бога. Что тут случилось?
— Не качалинский ли атаман гуторит? — спросил голос за воротами.
— Атаман Андрей! Да сказывай, что за оказия?
Загремели запоры, ворота приоткрылись, наружу высунулось рябое лицо атаманского холопа Он внимательно оглядел гостей, посмотрел вдоль улицы и только тогда шире распахнул ворота.
Конники въехали в обширный двор и расседлали коней. Бзыга присел на приступочку крылечка, устало опустив голову, спросил холопа:
— Так что же попритчилось тут?
— Разодрались наши хозяева с голутвенными из-за хлеба. Приходили амбары шарить, еле оборонились. Дом ноне пуст: атаман семью повез на Валуйки, сказывают.
— Брешешь! Не может быть такого в Раздорах! — сорвался с места и закричал Бзыга.
— Я не пес и брехать не думал! — вызывающе отозвался холоп и дерзко посмотрел на атамана. — Голутвенные сказывали, нового будут ставить атамана. Вот оно как!
«Что стало с тихим Доном? — в озлоблении и тревоге подумал Бзыга. — Помутился разум у казачества!» — и, оборотясь к холопу, спросил:
— Ты что ж, Афонька, небось, рад бунтовству?
— Грех, атаман, такое говорить! Разве то бунтовство, коли люди есть захотели?
— Цыц! — прикрикнул на него Бзыга. — Плетей захотел, холоп!
Афонька потемнел:
— Этого и без тебя отведал вволю, только говори да оглядывайся, кругом народ кипит, неровен час, забушует…
Бычкин тронул атамана за локоть, тот присмирел.
Холоп продолжал угрюмо:
— Триста заможников ушли из Раздор, а то бы кровь была. Одного попа не тронули, ноне в пустой храмине молится.
— Куда ушли старшины? — спросил Бзыга.
— Не сказывали, но чую, стоят табором в Гремячем логу…
Есаул Бычкин осунулся, посерел. Понял он, что попал из огня в полымя, но отступать было поздно. С отчаянием он выкрикнул:
— Коли так — рубаться будем! Веди в дом, отоспимся, коней накормим и в Гремячий лог…
Ранним утром беглецов разбудил сполох. По станичной улице загомонил народ. Бежали казаки, перекликались. И страшное уловил Бзыга в перекличках: в Раздоры прискакал Ермак с конниками.
Не стал ждать Бзыга, когда будут ломиться в ворота, быстро разбудил дружков и на коня. Афонька распахнул скрытые воротца и пропустил беглецов в тальники.
— Поберегись, атаман! — предупредил он. — Неровен час, угодишь на раздорских — не помилуют! — Он так выразительно посмотрел на Бзыгу, что тот похолодел под его взглядом.
Когда Ермак со станицей ворвался в Раздоры, тишина и безмолвие поразили его. Казаки подъехали к церкви и заглянули в нее. Мерцали жиденькие огоньки лампад, сумрачные тени лежали по углам храма. Несколько старушек да древних дедов со строгими лицами стояли, склонив головы, и слушали возгласы священника.
Брязга выманил из церковного притвора столетнего деда:
— Где станичники, куда подевались?
Старик поднял белесые глаза и внимательно оглядел прибылого.
— А сам ты откуда брался, казак? — пытливо спросил дед.