— Из Качалинской наехали!
— За каким делом вас принесло? — не унимался дед. — И без вас тут крутая заваруха. Атаман с голытьбой перессорился и с заможниками ускакал. Гляди, казак, неровен час, вернется с подмогой и пойдет крушить башки смутьянщикам!
— Да кто у вас смутьянщики? — обрадовался Богданка.
— Известно кто, это мы сомутители! — сердито ответил дед-вековик.
Ермак слышал эту беседу и приказал Брязге:
— Айда на колокольню да ударь в большой колокол!
Тревожный гул поплыл над сонным городком, созывая людей на майдан.
Казалось, Раздоры только и ждали этого звона. По куреням загремели тяжелые запоры, распахнулись настежь многие ворота и калитки, и, как бобы из опрокинутого мешка, посыпались люди. Все торопились на майдан.
Мимо Ермака бежали все новые и новые толпы, вооруженные копьями, пиками, пищалями, а были и такие, что держали в руках топоры и оглобли.
Казаки повернули коней и влились в бурлящий людской поток. И диву дались станичники: какого народу тут только не было! И кольчужники, и кожемяки, и седельщики, и сапожники, и швальники, и плотники.
Ермак выехал на середину казачьего круга и объявил:
— Люди добрые, донское лыцарство, мы — низовое казачество бьем челом вольному народу. Хочу слово молвить!
Во всех концах площади отозвались голоса:
— Любо, казак, любо! Говори свое слово!
Ермак снял шапку с красным верхом, огладил курчавую бороду, пристально всматриваясь в раздорцев. Рокот постепенно стал стихать и, наконец, вовсе прекратился.
— Браты мои, старый казацкий корень, внуки новгородские! — заговорил Ермак. — Земля русская велика, конца и краю ей нет! И чуете вы сами, народ наш — богатырь невиданный! Любой из нас ордынца осилит. И никому из нас не жалко костьми лечь за Отчизну. Одно худо, одна беда бродит среди нас и терзает вольных — правды нет! На Дону, как и на боярщине, завелась, к горю, тугая мошна. Заможники народились по станицам и хотят закабалить вольное казачество, ввергнуть его в лихую беду…
Ермак перевел дух, быстрые жгучие глаза его обежали народ:
— Так ли сказано, браты? Любо ли вам, казаки?
— Ой, любо! Ой, правда! — закричали раздорцы. — Говори еще, казак!
— Сколько богатств понаграблено богатеями! Но самая горшая беда — от народа хлебушко затаили. На людском горе задумали нажиться, на вдовьи и сиротские слезы нарадоваться! Наш качалинский атаман Андрей Бзыга будару с хлебом своровал, а брюхо у него хоть и великое, но одно. Мы хлеб у него взяли да раздали вдовам голодным, старикам и ребятишкам. Хватит с мору умирать, пусть порадуются и трудяги, — они жито сеяли!
— Правдивое слово! Хорошо говорит казак! — волной покатилось по майдану, и это придало Ермаку силы. Он выше вскинул голову:
— Браты, атаман Бзыга в Раздоры сбег за помощью. Обещал вас призвать в Качалинскую, чтобы голутвенных побить за его амбары и сусеки. Будет ли так?
— Не быть тому, казак! — решительно, одной грудью отозвался казачий круг. — Не быть сатане соколом! Своего хвата мы прогнали и вашего добьем!
— Ну коли так, благодарствую! — поклонился Ермак раздорцам. — Наряжайте добрых вояк и коней. В погоню за злыднями!
Из Раздор-городка легким наметом вырвалась большая станица. Вел ее Ермак. Так уж вышло: отличили его казаки за рассудительность и ненависть к заможным. Раздорцы и качалинцы торопились перехватить атаманов Бзыгу и Корчемного.
Грустной казалась осенняя степь. Во все стороны побежали безлюдные пути-дорожки, зашелестел засохший осенний ковыль, вокруг маячили серые камни на безвестных казачьих могилах.
Из-за кургана внезапно выскочил одинокий всадник.
— Эй-ей, стой, человече! — закричали казаки.
Наездник потрусил навстречу станице. Ермак издали рассмотрел его: на молодце рваный чекмень, баранья шапка, на ногах поршни, за плечами пищаль. Гулебщик бесстрашно приблизился к отряду.
— Кто такой? — окликнул его Брязга.
— Раздорский. На сайгаков охотился, — спокойно ответил наезжий.
— А где добыча?
— Э, казаче, была и добыча, да не стало ее. Еле душу да пищаль унес!
— Татары?
— Какие там татары! — с усмешкой ответил охотник. — Атаманцы перехватили в Мокрой Балке… Возьмите меня, добрые люди! — вдруг запросился гулебщик.
— Как зовут? — сурово спросил Ермак.
— Ироха… Они тут неподалеку. В триста всадников собрались идти в Раздоры.
— Ну, недалеко им теперь идти! — сверкнув глазами, сказал Ермак. — Веди нас в Мокрую Балку, да смотри, человече, если предашь, конец тебе!
Ироха смахнул баранью шапку, перекрестился:
— Честью и правдой послужу.
— Торопись, браты! — крикнул Ермак. — Нагоним супостатов.
Чаще застучали копыта быстрых коней. Птицей впереди летел Ермак. Ничего не видел, одна думка владела им: «Добыть Бзыгу! Живьем полонить и доставить в станицу!».
Над степью заблестело скупое осеннее солнце, но не стало веселей Дикое Поле: улетели птицы, попрятались звери. Бесприютный ветер гонит от окоема к окоему сухое перекати-поле. Вдали — темнеет курган с каменным идолищем на вершине. Зоркий взгляд Ермака заметил на кургане всадника. «Дозорный!» — догадался атаман и туже натянул поводья…
В это время из балки наметом выскочили всадники и широкой лавой рассыпались по степи.
— Браты, рубаться насмерть! — выкрикнул Ермак и, вымахнув вперед на дончаке, стрелой понесся на скачущих.
Кони и люди сшиблись, и закипел бой. Атаман Бзыга разглядел Ермака, вонзил шпоры в темные бока своего жеребца и помчался на станичника.
И Ермак заметил своего врага.
— Держись, Бзыга! — закричал он и широко взмахнул саблей.
В последнюю минуту атаман не выдержал, повернул коня и ворвался в ряды своих конников. Кругом звучал, булат, скрещивались сабли, высекая горячие искры, ржали отчаянно кони и многие прощались с жизнью, а Бзыга уж ни в. чем этом не принимал участия, — спешил уйти от страшного места. Напрасно Ермак кричал вслед:
— Эй, вернись, шаровары потерял!
Атаман не отзывался и скоро скрылся за курганом.
Тысяча коней топтали бранное поле.
Ермак махнул рукой на Бзыгу. Он заметил раздорского атамана Корчемного, конь-зверь которого визжал от злости. Вскрикнув так, что дончак присел под ним, Ермак вихрем налетел на атамана, первым ударом вышиб у того саблю, а вторым — развалил до пояса.
Бой окончился. К далеким курганам мчался атаман Бзыга, а за ним стлались по равнине перепуганные всадники. За разбитыми гнались казаки.
Сумерки прекратили преследование, но утром, на ранней заре, станица снова повела погоню. Миновала Дон и бураном понеслась через ногайские степи.
Много дней шла погоня. Когда Бзыга видел, что близок конец, он оставлял заставу, и обреченные рубились с преследователями насмерть. Это позволяло атаману уходить все дальше и дальше за Маныч.
Не догнали станичники атамана Бзыгу — ушел-таки тот за Терек, а все же вернулись из похода с большой удачей. Как же, — и хлеб для голытьбы добыли, и Бзыгу прогнали, и добра в переметных сумах привезли. Встречали Ермака и его станицу в Качалинской всем народом. Как только показались вдали казачьи сотни, караульный на вышке разудало ударил в набат. Сбежались все — старые и малые, старухи и молодки — к околице. Двигались казаки медленно, с песней. Впереди всех на белоснежном коне-лебеде плыл Ермак в алом кафтане, подпоясанный поясом, протканным золотом. Женки беспрестанно восхищались:
— Ах, и конь-огонь! Ах, и казак, удал да красив!
За Ермаком двигались конники — каждый с туго набитой переметной сумой.
На станичной улице вдруг стало тесно. Под осенним солнцем жарко горели женские наряды: пестрые кубеляки, бархатные кавраки, ленты шелковые. У иной молодки лучисто сверкал цветной камешек в сережке, жемчуг в ожерелье, весело звенело монисто. Но ослепительнее и желаннее всего были ласковые улыбки казачек и приветливый смех их. Богдашка Брязга на своем коне-черте вьюном вертелся, отыскивая в толпе Клаву. Озорная казачка пряталась за спины, хмурилась. Она глаз не сводила с Ермака, а он и не замечал ее. Ехал осанистый, кряжистый, властный. Коня своего он направил прямо на майдан. Другой бы с женкой потешился, обласкал бы казачку, а потом и за дела. А этот — в думах о своем, суровом.