— Надо прознать, что он-то… Узнаешь, коли любит он, — легче будет, а нет — наплевать на него надо…
— Легко вымолвить… — задумчиво сказала Ксения Яковлевна. — А как прознать-то?..
— Ты только согласись, а я проведаю.
— Проведаешь! — почти радостно воскликнула Ксения Яковлевна. — Как же?
— А стороной, через Яшку… Он с ним дружит, балалайкой его подчас тешит тоже…
— Соромно, девушка.
— Что за соромно! Стороной проведаю, с опаскою. Так я закажу Яшке, как бы от себя… Он и оборудует, парень аховый… — Ксения Яковлевна молчала. — Что же, проведывать?
— Проведай… — чуть слышно ответила Ксения Яковлевна.
— Сегодня же я это оборудую. А ты, Ксения Яковлевна, брось куксить до поры до времени…
Строганова через силу улыбнулась.
XI
Ермак — знахарь
Ермак Тимофеевич между тем, пройдя в горницу Семена Иоаникиевича, застал его за писанием грамоты. Тот, не отрываясь от работы, повернул голову в сторону вошедшего и ласково произнес:
— Милости просим, гость дорогой, садись… Сейчас я управлюсь, погуторим с тобой.
Ермак сел на лавку. Семен Иоаникиевич стал продолжать, видимо с трудом, выводить буквы. Наконец он кончил и облегченно вздохнул, точно с плеч свалилась долго бывшая на них тяжесть.
— Посетил нас Господь Бог бедою… — невесело промолвил Семен Иоаникиевич.
— Бедою? — вопросительно-тревожно повторил Ермак Тимофеевич.
— Да, молодой, бедою… Племянница у меня есть, девка на возрасте. Может, видал ее?
— Видал, видал, — торопливо, дрогнувшим голосом произнес Ермак. — Что с ней, с Ксенией Яковлевной, приключилось?
— Да и сам я хорошо, молодец, этого не ведаю… Недужится девке, да и на тебе!
— Недужится? — снова повторил Ермак Тимофеевич.
— Да… Вот уже недели с две как бьется с ней нянька ее, Антиповна, старуха умная, преданная, всем, чем ни на есть пользует… Не действует. Краска с лица, почитай, сошла, с тела спала, тает девка на глазах и на поди…
— С чего бы это? — участливо спросил Ермак.
Его побледневшее лицо выдавало волнение, которое он старался всеми силами скрыть. И он достиг этого.
— И сами ума не приложим… Антиповна, кажись, до правды додумалась. Замуж пора ей…
— Вот оно что…
— Тут-то и закавыка, — продолжал Строганов. — В глуши живем, какие тут женихи… Вот и отписываю в Москву…
Старик жестом руки указал на написанную им грамотку.
— В Москву?
— Да, к боярину Обноскову…
И Семен Иоаникиевич вдался в подробности. Он рассказал Ермаку Тимофеевичу уже известное читателям: о приезде Степана Обноскова с царской грамотой, о впечатлении, произведенном на него Ксенией Яковлевной, о дозволенном сватовстве и пересылке грамотками.
Он не заметил, что каждое слово его точно ножом ударяет по сердцу его слушателя. Да и мог ли он представить себе это?
Ермак Тимофеевич сидел ни жив ни мертв, хотя всеми силами старался казаться равнодушным.
— Да до Москвы-то не близкий свет. Гонца сегодня пошлю, а когда он доедет и благополучно ли, когда ответ привезет, когда сам нареченный жених пожалует, много воды утечет, а девка не по дням, а по часам тает… Вот она беда-то какая. Посетил Господь… — закончил свой рассказ Семен Иоаникиевич.
Ермак Тимофеевич молчал.
— А ты ко мне, добрый молодец, с радостью или тоже с бедой? — спросил его Семен Иоаникиевич.
— Моя беда, Семен Аникич, полбеды, — отвечал Ермак. — Речь моя о ней и подождать может, а вот надо раскинуть умом, как помочь девушке-то…
— Как тут поможешь? Антиповна бает, что не к смерти, не умрет до замужества… Травкой ее хотели попоить, кровь, бает, жидит она, от густой крови, вишь, девка туманится… Антиповне и книги в руки, старуха дотошная.
— А знаешь, купец, пословицу: ум хорошо, а два лучше?..
— Это точно… Да к чему это?
— А к тому, что я, может, в этой беде помочь тебе могу.
— Ты?
— Да, я. Не гляди, что молод я, Семен Аникич. Много на своем коротком веку я видывал, иному старцу это не привидится, с тем и умрет, не увидит.
— Поверю, добрый молодец, жисть такая…
— Да и доходить до всего сызмальства любил я… Чуть что, сейчас же доведаюсь. Стояли мы долго станом на Волге близ Астрахани. Вдали от берега укрылися, в лесу дремучем… Прознал я от тамошних жителей, что в том лесу колдунья живет в избушке одинокой, в овраге… Потянуло меня к ней… Пошел… Старуха как есть страшилище. Приняла меня неласково, ну да я зыкнул на нее и нож ей показал. Против булатного-то не оказалось у ней наговору, ну да и к черту в пекло идти в старости охоты у ней не было… Подружились мы со старухой-то, стал я к ней кажинный день шастать, деньгами оделять, кое-каким припасом. Старуха мягче воску стала, полюбила меня, сынком стала называть, чертова дочь в чертовы внуки меня, значит, пожаловала… Ничто, думаю, только бы своего добиться и обо всех ее зельях да наговорах узнать. А трав этих у нее чертова пропасть была для просушки в хате понавешана. Котелок на очаге был особенный, на треногом тагане. Кот черный, глаза горят, как уголья, да ворон без ноги, старый-престарый… Хрипло так, бывало, каркает. Стала старуха меня учить травы различать, снадобья делать, какие в пользу, какие во вред человеку идут. Учила, учила да и обмолвилась, что-де ее знахарство перейдет ко мне только после ее смерти. Я на ус себе намотал это и продолжал к ней шастать да выспрашивать. Все выспросил, больше, говорит, тебя учить, добрый молодец, нечему. Я и отблагодарил, отправил ее к отцу — дьяволу…