— Искал их на Москве-то спервоначалу? — спросил Строганов.
— И поискал, Семен Аникич, да и слава те, Господи, такую бы беду нажил и себе и тебе на голову… Не миновать бы мне застенка да Малютиных рук…
— Как же ты узнал-то обо всем?
— Послал мне Бог на мою сиротскую долю доброго человека, он мне и поведал, да и сказал, чтобы я имени не упоминал лиходеев, коли хочу, чтобы голова моя на плечах осталася… Я так и сделал. Поглядел денек на Москву, съездил в Неволю…
— Это что же такое? — спросил Семен Иоаникиевич.
— А где царь живет, Александровская слобода так прозывается.
— А царя видел?
— Видел, натерпелся страху…
— Что так?
— Страшный такой, весь черный, как монах, а глаза, как уголья, горят…
— И слуг царских видел? Как их там…
— Опричников?
— Да.
— Видел, тоже, как монахи, в черном.
— Грамоту-то, значит, назад привез?
— Нет, Семен Аникич, разорвал ее — от греха, по совету того же доброго человека… Не ровен час, говорит, признают, что у тебя грамотка к Обносковым и сам пропадешь, и накликаешь беду на голову пославшего ее с тобой…
— Так, так! Это правильно!
— Уж прости меня, Семен Аникич, коли не так сделал, как надобно. Больно напуган был…
Яков низко поклонился старику Строганову.
— Чего там прощать, благодарить мне тебя нужно за службу молодецкую. Я сам тут натерпелся страху за тебя и за себя, опасаючись, как бы не попался с грамоткой, а ты молодцом все дело обделал, и себя и меня спас. Спасибо… Большое спасибо. Казны-то хватило?
— Вдосталь, Семен Аникич.
— Ну все едино, что осталось — твое, а это тебе еще за службу верную…
И Семен Иоаникиевич отпер один из шкафов, вынул мешочек с деньгами и подал его Якову.
— За что жалуешь? И так много довольны твоими милостями, — взял мешок и, спрятав его за пазуху, низко поклонился Яков.
— Ничего, пригодится тебе детишкам на молочишко. Не век тебе бобылем быть, пора и в закон вступить, благо невесту себе подыскал, кралю писаную…
— Невесту! — удивленно воззрился на него Яков.
— Что ты на меня уставился, точно сам не знаешь?.. Поведала Домаша свою тайну Аксюше, а Аксюша мне…
— И ты, Семен Аникич?.. — дрогнувшим голосом спросил Яков.
— Я что? Я сказал, коли вернется жив-здоров, так с Богом, веселым пирком да за свадебку… У нас ведь тоже без тебя свадьба затеялась, за Ермака Аксюшу сговорили…
— Слышал я, слышал…
— От кого? — тревожно спросил Семен Иоаникиевич.
У него мелькнула мысль, что Яков слышал это в Перми.
— Да как приехал, наши молодцы мне сказывали… В поход он ушел, Ермак-то Тимофеевич… А тебя, Семен Аникич, уж как мне и благодарить, не знаю…
Яков опустился на колени и поклонился ему в ноги.
— Что ты, что ты! — подскочил к нему старик Строганов, успокоенный его ответом относительно того, где он слышал о сговоре Ермака с Ксенией, — Богу так кланяйся, а не людям…
— Вместо отца ты мне, Семен Аникич, — встал с колен растроганный Яков.
— А коли вместо отца, дай я обниму тебя… Утешил ты старика своими вестями.
Семен Иоаникиевич обнял и трижды поцеловал Якова. Тот ушел от него, положительно не чувствуя под собою ног от радости.
— Недаром я Домаше обновы да гостинцы привез московские, да такие, что у нее глаза разбегутся… Молодец, девка, без меня здесь дело оборудовала… Как бы повидаться с ней?
Но это был для него положительно день сплошных удач. Не успел он вернуться в избу, как за ним прибежала посланная из светлицы с наказом явиться к Ксении Яковлевне. Он не заставил себя долго ждать и через каких-нибудь четверть часа входил в светлицу с балалайкой в руке.
Он думал застать Ксению Яковлевну и Домашу в рукодельной, но их там не было. Сидевшая на своем обычном месте Антиповна приветливо ответила на его поклон, поклонились ему с улыбками и сенные девушки, сидевшие за пяльцами.
Яков остановился в недоумении посреди горницы и, обведя всех вопросительным взглядом, остановил его на Антиповне.
— Пройди, добрый молодец, в следующую горницу. Там Ксения Яковлевна, — сказала старуха.
Яков быстро воспользовался этим разрешением.
Во второй горнице он застал, кроме Ксении Яковлевны, и Домашу.
Свидание было сдержанным в присутствии третьего лица, но нежным. Яков попросил дозволения принести привезенные им из Москвы подарки. Разрешение ему, конечно, дали с радостью.
Подарки действительно были такие, что не только у Домаши, но и у Ксении Яковлевны разбежались глаза.
— Прости меня, Яшенька, я о тебе дурно думала… — вырвалось у Домаши.