Яков только посмотрел на нее любовно-укоризненно.
В тот же день Домаша повела его к своей матери. И Мариула благословила их.
Со следующего дня Ксения Яковлевна ежедневно звала в рукодельную Якова, где по ее приказу сенные девушки в песнях величали его и Домашу, как жениха и невесту. Запевалой была невеста. Голос ее звучал особенно чисто и звонко.
Ухарски весело играл и Яков на своей балалайке. Хорош он был и прежде, но теперь казалось, что он вкладывает в свой незатейливый инструмент всю бушевавшую в его сердце любовь и страсть.
И Ксения Яковлевна, и Домаша с восторгом слушали его.
XVII
В глубь Сибири
Медленно тянулось время для Ермака Тимофеевича и его дружины в их чудном зимовье. Первую неделю, другую, когда пещера была им внове, когда приходилось отвоевывать ее себе, как жилье, от прежних обитателей-медведей, попавших казакам на жаркое, люди были веселы и довольны и наслаждались отдыхом после далекого пути.
Но прелесть новизны прошла. Суровая зима окончательно вступила в свои права. Дни стали короче, ночи темнее и длиннее. Отсутствие дела и связанная с ним скука начали давать о себе знать.
Свету даже не было видно, все костры да костры, и это невольно действовало на расположение духа людей. Они приуныли и стали с нетерпением ожидать, когда земля наконец сбросит свои ледяные оковы.
В тех местах делается это не скоро. При нетерпеливом ожидании, как всегда это бывает, время тянулось мучительно медленно.
Наступили и прошли Рождество, Крещение, Сретенье и наконец дождались Благовещенья, а с этим в срединной России совершенно весенним праздником стало теплеть в воздухе и на берегах Чусовой. Появились первые жаворонки. Люди ободрились. Все указывало на их скорое освобождение из пещеры, которая, вначале казавшаяся казакам хоромами, стала в конце концов для них ненавистнее всякой тюрьмы.
Солнце начало пригревать сильнее, и снега стали таять быстро. На Чусовой то и дело раздавался треск — это ломался лед. Голоса набирающей силу весны казались Ермаку Тимофеевичу и его людям лучшей на свете мелодией — вестью будущей свободы.
Но вот лед наконец прошел и Чусовая снова заревела в своих крутых берегах. Давно изготовленные челны спущены на воду, Ермак Тимофеевич и его дружина расселись в них и без сожаления покинули свое волшебное зимовье.
Три дня провели они в пути, когда вдруг берег Чусовой как бы раздался, и река, почуяв простор, широко разлилась по равнине.
— Ишь, какова здесь Чусовая-то! Совсем Волга, — говорили казаки.
— А это что? — с недоумением уставились они на возвышавшуюся перед ними громаду, достигавшую чуть не до облаков.
Это и был Югорский камень, или Уральские горы, гордо стоявшие перед отважными пришельцами, покрытые внизу густым кедровым лесом, а голыми вершинами действительно почти достигавшие облаков.
Ермак и его люди никогда в жизни не видали таких высоких гор.
— Это и есть Сибирь? — спросил Ермак Тимофеевич проводника Миняя.
— Нет, Сибирь дальше, за этими горами, а это Югорский камень, — отвечал тот.
— Хорош камень, целая глыбища.
— Так уж зовется… Ну вот мы и Чусовую прокатили, — добавил Миняй.
— Как, разве конец ей?.. Ишь, как вдаль бежит, — заметил Иван Кольцо.
— И пусть ее бежит, а нам надо поворотить в сторону. Вишь, речка течет вправо?
— Видим, видим…
— Серебрянкой она прозывается, по ней наш путь… Только как-то мы пройдем ее?
— А что? — с беспокойством спросил Ермак Тимофеевич.
— Тиха да мелка она, вот в чем незадача, двух дней не проедешь, придется тащить челны на себе до речки Жаровли.
— Ничего, потрудимся, — заметил Иван Кольцо.
— Не без того будет… — сказал Миняй.
В это время передний челн, на котором были беседовавшие, поравнялся с косой, образуемой рекой Серебрянкой при впадении ее в Чусовую.
— Что же, надо сворачивать? — сказал Ермак Тимофеевич.
— Поздно, атаман, лучше заночевать на косе, а то в Серебрянку входить ночью не рука… Начнутся сейчас горы, придется опять в челнах ночевать, а уж которую ночь так ночуем! Надо дать людям расправить ноги и руки, — посоветовал Миняй.
— Это ты правду молвишь, — согласился Ермак Тимофеевич.
Челны причалили к косе, на которой тотчас зажглись костры, пошел пар от казацкого варева, и люди, подкрепившись, улеглись спать, только для формы поставив сторожевые посты, так как кругом были только песок и вода и неоткуда было ожидать нападения.
Все заснуло в лагере, кроме стоявших на страже постовых казаков, да не спал и атаман Ермак Тимофеевич. Он был погружен в неотвязные думы. «За этой речонкой Серебрянкой после двухдневного пути начнется Сибирь, где он ратными подвигами должен добыть себе цареву милость. Удастся ли ему это с горстью своих храбрецов?»