Второй день со стражей говорил и торговцами на базарах. Мало кто соглашался на вопросы отвечать, всякий боялся на себя проклятие навлечь.
На третий день совсем отчаялся Ермолай. А как тут не опустить руки, когда узнать ничего не смог, кроме того, что каждому ребенку накануне семилетия дарили глиняную куколку? Да вот только таких кукольников по Бухаре больше полусотни. Поди, угадай, кто из них колдун.
Ничего лучше не придумал, как к каждому кукольнику в окно заглядывать. Ходит по Бухаре, уже стемнело, базары затихли, слышно лишь, как собаки вдалеке лают да стражники перекликаются. Тут за спиной голос знакомый:
- И что это Ирмола-нури ищет в такую пору под чужим окном? - то Насыр с хитрым видом на глиняной ограде напротив сидит.
Ермолай все вору напрямую и рассказал.
Посерьезнел Насыр Аддин.
- Был я в одном доме по своим делам, - говорит уклончиво, - видел в подвале много одинаковых кукол. Так похожи на настоящих детей, я аж поразился мастерству кукольника. Может быть, туда тебе нужно?
Привел Насыр Ермолая к самому далекому дому на ремесленной улице. Хозяина, как ни странно, в поздний час внутри не оказалось. Спустился Ермолай в подвал, а там сотня детей из глины вылепленных - точь-в-точь как живые.
- Поторопись, Ирмола-нури, полночь скоро, - шепчет сверху Насыр.
И тут из темного угла - будто сама чернота - колдун выходит. Глаза как луны мерцают, скрюченный, сухой, как одинокий куст на ветру, пальцы как когти, и теми когтями к Ермолаю тянется.
Отшатнулся Ермолай, одну куклу случайно задел палкой. Упала на пол глиняная фигурка, разбилась вдребезги. А колдун вдруг завыл оглушительно. И понял Ермолай, в чем того слабость. Души детей в куклах заточены, ими колдун питался, ими и жил.
Размахнулся Ермолай и давай крушить глиняные изваяния. И с каждым ударом палки колдун все ниже пригибался к земле, все бледнее становились глаза его. А когда Ермолай освободил последнюю душу, заточенную в кукле, колдун скорчился с хрипением в углу и так издох.
Про то Юзефу Аль Бахуди сам Насыр поведал, что во дворец по лунной дорожке пробрался. У Ермолая наутро от пережитого сил говорить не осталось.
Как и обещал, поэт рассказал о тайне радуги, ведущей к чародею, и об испытании на пути.
Оказалось, вход на радугу охраняет древний змей Тахафут. Вреда случайным путникам не причиняет, но и прикоснуться к радуге не дает.
- Я обещал и другой подарок сделать, - Юзеф Аль Бахуди протянул свиток. - Прими в благодарность за спасение сына. Там мои вирши. Написаны непростым слогом, зачарованным. Каждая строфа, как ступенька к солнцу. Сам поймешь, когда им воспользоваться.
Поблагодарив поэта, Ермолай поспешил покинуть Бухару. И то вовремя - про него уже слух пошел, какой он необыкновенный человек, и визирь задумал древича в своих целях использовать.
Да благодаря ловкости Насыра Ермолай сумел всех стражников обойти и так хитро из Бухары выскользнуть, что о том только на другой день узнали, потому как Насыр целые сутки Ермолаем прикидывался. А Юзеф Аль Бахуди ему помогал, рассказывая страже, будто только что видел плотника на рынке, на площади или возле каравана со специями.
Ермолай и радуга
Через несколько дней пути попал Ермолай в скалистый край, где располагался вход в соляную пустыню. Углубляться, как и учил бухарский поэт, Ермолай не стал, а пошел по кромке. Через день увидел тайный знак, что указывал на нужную тропку.
Шаг, другой - пропала пустыня. Выросли вокруг изумрудные луга, налитые такой спелостью, казалось, выжми траву, родниковая вода польется.
Вскоре Ермолай увидел вдалеке огромную сияющую дугу, что возвышалась над лугом, окрашивая траву в разные цвета. У основания радуги, как и предупреждал бухарский поэт, свил тугие кольца гигантский змей Тахафут. Чешуя бесцветная, бликов от радуги не отражает, глаза безразличные. Одно слово - сторож.
Едва Ермолай руку к радуге протянул, как Тахафут зыркнул в его сторону да копотью в лицо дохнул.
Вздрогнул плотник. Понял, пришло время свиток с виршами читать. Прокашлялся и выкрикнул первую строфу на фарси - выросла из-под земли прозрачная ступенька. А змей не дремлет, тут же пламя изрыгнул и спалил ступеньку. Ермолай следующую читает, Тахафут тут же плавит ее в стекло. Как быть?
Досада за душу взяла, огорчение когтями в горло вцепилось. И стал тогда Ермолай скороговоркой читать, сам расслышать не поспевает, до того быстро тараторит.
Растет лестница, да Тахафут тоже разошелся - пламя во все стороны летит, вот-вот Ермолая заденет.
Уж вирши скоро закончатся, а на глаз до края радуги всего одной ступенечки не хватает.
Зажмурился Ермолай и начал плести, что в голову придет. О судьбе горемычной, об удивительных странствиях, о любушке своей, Злобушке.
А потом бросил свиток, взбежал по лестнице, надеясь до радуги дотянуться.
Почти достал. Стоит на цыпочках, смотрит на полосы радужные вблизи. Залюбовался на мгновение, а лестница уж под ногами горит-плавится. Один миг - и пропадет!
Решился Ермолай прыгать.
За красную полосу хватать побоялся - много в ней огня солнечного. За золотую постыдился, так как жадным до богатства никогда не был. Попытался за зеленую, оказалась она вязкой, не ухватишься, а вот за синюю легко, потому как синяя соткана из небесной тверди. Вцепился и карабкается. Ползет, оглянуться боится, слышит, как на земле Тахафут лютует.