К главному костру пригнали двух рабов - парня из оногуров и юную вильчанку.
Сын кнеза вышел вперед, но не стал славить Вотана, как сделал бы его отец, а помянул Перкунаса, бога более кровавого. И Ермолай догадался, что рабам осталось жить недолго. И пока кнезич благословлял крепость мечей дружины и перечислял собственные немногочисленные пока победы, Ермолай подбирался ближе к кострам - будто подтолкнул кто. Так близко подошел, что в лицо жаром пахнуло, густым, пропитанным жиром воздухом.
Из толпы кнезичу подали большой хлебец, из-за пояса в ладонь скользнул нож. Рыжие отсветы пламени плясали на лице молодого норга. Все замерли.
Одно движение - и нож рассек горло оногура, а под хлынувшую на землю кровь кнезич предусмотрительно подставил половину лепешки.
Рев такой поднялся, Ермолаю пришлось уши заткнуть, сберегая их сохранность. Тут пришел черед вильчанки.
Кнезич воткнул нож ей под сердце, снова окунув хлеб в струю крови. И едва светло-серое тесто впитало столько, что почти почернело, впился зубами в сочную хлебную мякоть, окрасив короткую юношескую бородку бурым. Дружина затихла. Слышно было, как блики от костров с клинка на клинок перескакивают.
Кнезич сказал что-то вполголоса, подняв хлеб над головой. И тут воздух взорвался дикими криками. Все славили Перкунаса.
Хлеб пошел по кругу. Ермолаю тоже досталось от той лепешки. Он хотел сразу передать дальше, но стоявшие рядом норги посмотрели так сурово, что Ермолай без промедления отхватил кусок и принялся жевать. И хоть мутило сильно, заставил себя проглотить.
На миг почудилось дивное. Сизый дым слева в густой клубок свился, хитрой синей рожицей подмигнул. Замотал Ермолай головой, отгоняя морок.
Некоторые древичи верили, даже маленький кусочек жертвенного хлеба дарует удачу. Потому весь путь домой Щука с сыном и братья Возгари находились в приподнятом настроении. И ни стоны Горыни, ни серый дождик, что без конца накрапывал, ни ворчание Чернека - ничто не могло согнать улыбки с их лиц. Хмурилась только Мара, но она с детства такой была.
А Ермолай шел и сомневался - к худу или к добру из дыма ему синяя рожица показалась?
На четвертый день о знакомую кочку споткнулись. Видят, родные холмы. Березки на пригорке замерли, в небе одинокая тучка повисла, птицы молчат. Тихо, спокойно, да что-то не так.
Подошли ближе, сердце захолонуло. Ворота сломаны, на земле валяются, навес над зерном дымится - сгорело зерно, а по следам в грязи понятно - скотину еще утром угнали.
Бросился Ермолай к избе за тыном, уж не помнит, как добежал. О косяк облокотился и замер оглушенный - видит, на пороге лежит тело девушки, да узнать боится. А как узнал, так додумать боялся, что это любушка его, Злобушка. Одежды знакомые, только что кровью окрашены, а головы нет.
Соседи из погребов уцелевших повылазили, уж за спиной стоят и Ермолаю наперебой объясняют, это булгарин Рокош Злобушку убил. Снасильничал и убил. И голову отрезал - в мешке увез. Хвалился, кубок сделает и пить из него станет. За то, что норги зимой вырезали семью Рокоша. Из-за красоты Злобушкиной решил, она из знатного рода. Идти мстить в бург проклятый булгарин побоялся, а ближние селения от чего же не пограбить? Вот и убил всю купеческую семью. Да остальных тоже погубить хотел, но кто в лес убежал, кто где попрятался. А староста успел в набат ударить. Испугался булгарин, что норги на помощь придут.
Кинулся Ермолай - веки горем опалены, ног под собой не чует - на дорогу. Где Рокош? Где булгарин? На коленях готов ползать, в грязи лежа умолять, лишь бы позволил голову вместе с телом сжечь. Всю ночь ухабы слезами поливал, да никого не нашел. Совсем Ермолаю стало тошно.
На берегу озера сложил кое-как погребальный костер. Чернек с Щукой помогли. Из родственников Злобушки только дальний дядька живой остался. Дядька хотел по новому обряду тело в землю закопать. Но Ермолай лишь глянул раз, и тот отступился. Так и спалили тело без головы.
Наутро стылый ветер холодный пепел в серое небо унес, в мрачных тучах закружил. Ермолай всех богов знаемых молил, чтобы приняли душу любимой в ладони свои, утешили, даровали покой и приют. Особенно просил Сварога и Месяца, так как доверял им больше, чем остальным.
А сердце Злобушки, уголек бурый, из золы вытащил, обернул тряпицей, спрятал за пазуху. Сам не знал, зачем, а отговаривать некому было, разошлись уж все по домам.
Так и поплелся по стерне с думой, что не сгорает сердце, а выбрасывать нельзя.
Два дня плутал Ермолай по округе, котомку к груди прижимал да сухари посасывал, которые Мара незаметно в руку сунула.
Сутки бродил - невесту жалел, еще сутки бродил - себя жалел, а потом сухари кончились. И решил Ермолай булгарину Рокошу отомстить. В бурге сказали, тот на север подался, изюбря на зиму добывать.
Молот кузнечный, что от отца остался, Ермолай кровью осквернять не желал, стал у норгов меч просить. Сперва Ермолаю никто помогать не хотел. Вот если б Рокош кого из норгов тронул, то другое дело. Но затем рассудили - пусть плотник по округе побродит, горе переживет, а как вернется, к делу в бурге приставят. Работник-то хороший всегда нужен.
Дали Ермолаю ржавый таурменский меч и вяленой оленины четыре куска. А огниво у него свое было.
Осень в воздухе гнездо свила - пустое, влажное, неуютное. Идут тучи с севера, а под ними птичий клин от непогоды спасается. Зябко и тревожно птицам, чего уж о людях говорить?