Хемингуэй посетил поле боя под Гвадалахарой, где всюду виднелись следы разгрома итальянцев. Но особенно волнующей стала его встреча с соотечественниками, бойцами батальона Линкольна, потерявшими в боях на Хараме почти половину состава. Он дружески общался с солдатами, с ранеными. Эдвин Ролф, поэт и публицист левых убеждений, редактировавший газету линкольновцев «Волонтер свободы», вспоминал, что во время этого посещения Хемингуэй, казалось, «вливал в уставших бойцов частицы своей силы и скромного мужества». «Они знали, — продолжает Ролф, — что в его теле еще оставались осколки после тяжелого ранения. И то, что этот человек, всемирно знаменитый, отдавал свое время и силы делу республиканской Испании, во многом содействовало повышению боевого духа тех американцев, которые находились на передовой».
В отличие от иных буржуазных корреспондентов, искавших лишь сенсаций, Хемингуэй не только профессионально выполнял свой журналистский долг, но и стремился по возможности помочь делу республики.
Образы линкольновцев широко войдут потом в творчество Хемингуэя. Писателя поражало мужество вчера еще сугубо штатских, необстрелянных людей. Герой его очерка «Американский боец» Рэвен, клерк из Питтсбурга, — один из тех, кого писатель, посетил в госпитале. Вспоминая о смелости этого человека, тяжело раненного, потерявшего зрение, Хемингуэй подытожил свой очерк такими знаменательными словами: «Это какая-то новая удивительная война, и многое узнаешь в этой войне, все то, во что ты способен верить» (III, с. 696). В очерке «Мадридские шоферы» Хемингуэй рассказывал о четверых спутниках, шоферах его машины. Трое из них не оправдали надежд; среди них оказались трус, нерадивый и лентяй. Но четвертый, Ипполито, стал для него лучшим воплощением национального характера; он был скромен, стоек и надежен. И свой очерк Хемингуэй заключил ставшими «хрестоматийными» словами, которыми выражалось его политическое кредо: «Пусть кто хочет ставит на Франко, или Муссолини, или Гитлера. Я делаю ставку на Ипполито».
В Ки Уэсте знакомства Хемингуэя были ограничены достаточно узким кругом. В Испании же, по словам одного публициста, собрались «лучшие люди мира». Среди них был французский писатель Андре Мальро, который был организатором и командиром авиационной эскадрильи на службе у республиканцев. По горячим следам событий он летом 1937 года написал свою известную книгу «Надежда», близкую по форме к репортажу и хроникальному повествованию. Были в Испании летчик и литератор Сент-Экзюпери; чилийский поэт Пабло Неруда, написавший книгу стихов «Испания в сердце», прославляющую солидарность в антифашистской борьбе; испанский поэт Рафаэль Альберти, один из лидеров республиканской художественной интеллигенции. Хемингуэй хорошо узнал генерала Лукача, командира XII Интернациональной бригады, и главного врача бригады Вернера Хейльброна, погибшего в бою; испанских военачальников Луиса Кинтанилью (известного художника, ставшего офицером, а потом направленного на дипломатическую работу) и Густаво Дурана. Знал он и Кароля Сверчевского, польского революционера, командира одной из интернациональных бригад, В Испании он был известен под именем генерала Вальтера.
3
Приходилось Хемингуэю бывать и в отеле «Гейлорд», где размещались советские военные советники и корреспонденты. Среди его добрых знакомых был Илья Эренбург. Имеется широкоизвестный снимок, запечатлевший двух писателей, которых связывали дружеские чувства, в осажденном Мадриде. Они живо, обсуждали военные и литературные вопросы. Позднее Эренбург много сделал для популяризации творчества Хемингуэя в нашей стране; он называл его «человеком, на любви к которому сближались очень далекие друг другу люди и народы».
Встречался Хемингуэй и с Михаилом Кольцовым, корреспондентом «Правды» в Испании, совмещавшим журналистские обязанности с выполнением ряда военных поручений в качестве советника. Он был автором знаменитого «Испанского дневника».
Хемингуэй обычно разговаривал с Эренбургом и Кольцовым на французском языке; последний, по признанию Хемингуэя, снабжал его весьма ценной информацией, «ничего не скрывал», хотя нередко дела шли «скверно». Уважая Хемингуэя, он хотел, чтобы тот знал истинное положение дел безо всяких прикрас. В одном из писем Хемингуэй называет Кольцова в числе своих немногих интеллектуальных друзей (в отличие от тех, с кем он мог делить застолье или участвовать в светских развлечениях).