В начале июня Хемингуэй, выписавшийся из больницы, прибыл на южное побережье Англии, где концентрировались десантные суда, готовые к вторжению. В ночь с 5-го на 6-е июня, когда началась операция по открытию второго фронта, Хемингуэй находился на борту транспорта «Доротеа Л. Дикс», наблюдая, как десантные суда устремились через Ла-Манш в направлении к французскому берегу, сильно укрепленному. Их поддерживали орудия двух американских линкоров — «Техаса» и «Арканзаса». Сквозь цейсовский бинокль Хемингуэй рассматривал всю эту волнующую панораму. Позднее он точно отразил ощущения и чувства солдат, находившихся в тот день в десантной барже, в очерке «Рейс к победе». В нем, как и всегда у Хемингуэя, подкупали предельно точные, конкретные детали, которые могут быть ведомы только очевидцу: «Никто не помнит дату библейской битвы при Спломе. Но день, в который мы заняли береговой район Фокс-Грин, известен точно: это было шестое июня, и дул свирепый норд-вест. Когда мы серым утром шли к берегу, крутые зеленые волны вставали вокруг длинных, похожих на стальные гробы десантных барж и обрушивались на каски солдат, сгрудившихся в напряженном, неловком, молчаливом единении людей, идущих в бой».
В июне 1944 года Хемингуэй совершил несколько вылетов с аэродрома британских Королевских военно-воздушных сил в Южной Англии. Известный снимок запечатлел Хемингуэя в пилотском шлеме и с парашютом за плечами. Хотя летчики всячески старались обезопасить его жизнь, Хемингуэй, безусловно, рисковал. Во время первого полета эскадрилья перелетела Ла-Манш и оказалась над вражеской территорией; бомбы были сброшены на предполагаемые для запуска площадки «Фау», после чего самолеты вернулись домой. Хемингуэй просил задержаться, чтобы увидеть результаты бомбежки, но ему в этом было отказано; англичане уже потеряли одну машину во время налета. Второй полет Хемингуэй совершил на борту легкого самолёта типа «Москит»; была темная, безлунная ночь. В нарушение инструкции пилот несколько углубился на восток и появился над Францией, пока не заметил в воздухе «Фау», немецкие летающие снаряды, которые падали на британскую столицу. Один. «Фау» он успел сбить, но оказался в зоне огня собственной зенитной артиллерии и поспешил на посадку. Несмотря на усталость и сильнейшее нервное напряжение, Хемингуэй, к удивлению пилотов, тут же сел за пишущую машинку.
Тем временем к началу июля положение находившихся на небольшом плацдарме в Нормандии союзников улучшилось: отбив немецкие атаки, они начали медленно продвигаться. Вскоре к группе корреспондентов под Шербуром присоединился и Хемингуэй — полный энергии, жизнерадостный, сбривший свою роскошную бороду. Он был прикомандирован к 4-й пехотной дивизии генерала Раймонда Бартона, которая вела тяжелые наступательные бои, методично прорывая немецкую оборону. Там он познакомился с полковником Баком Ланхэмом, командиром 22-го полка; с ним и провел Хемингуэй кампанию 1944 года. Хемингуэй, вообще питавший очевидную симпатию к людям военным, не в пример своим литературным коллегам, в дальнейшем обрел в лице Ланхэма надежного друга. Хемингуэй откровенно делился с ним самым сокровенным и даже советовался по творческим вопросам. Они и после войны поддерживали теплые отношения.
Тогда на фронте многие замечали, что знаменитый писатель не любил говорить на литературные темы, порой просто уклонялся от таких разговоров. Зато к обязанностям военного корреспондента относился с предельной ответственностью. Ему была выделена специальная машина и шофер, и он нередко находился непосредственно в зоне боевых действий. Однажды вместе со своим приятелем еще по Испании, фотокорреспондентом Капой, они наскочили на немецкую противотанковую засаду и с большим трудом избежали неприятностей. Журналистов обстреляли, Хемингуэй, спасаясь от пуль, успел броситься в яму, получив при этом серьезные ушибы, после чего у него возобновились сильнейшие головные боли.
Вообще те, кто наблюдали Хемингуэя во фронтовой обстановке, единодушно свидетельствуют о его личном мужестве. Под огнем он вел себя храбро, а порой и рискованно; видимо, здесь сказывалась и какая-то фаталистическая вера в свою удачливость, в то, что смерть его минует, и, не в последнюю очередь, желание произвести впечатление на окружающих. Вспоминают, как однажды, уже осенью 1944 года, когда группа офицеров находилась на ферме и обедала, начался обстрел. Все попрятались, некоторые спустились в погреб; только Хемингуэй оставался за столом и продолжал трапезу, словно ничего не происходило.