Таким образом мы обошли весь мир. Познакомились с людьми странными и опасными. Видели таких, у которых лицо взирало с живота, и таких, что во сне накрывались собственными ушами. Амазонки[64] с благодарностью воспринимали плодотворные объятия добродушных сатиров, а андрогины, у которых правая грудь мужская, а левая женская, смешались с процессией, то отдаваясь, как женщины, то гоняясь за вакханками в приступе мужской страсти. В покоренных странах в знак торжества водружали большие изваяния фаллосов.
За Дионисом шел Эрос, вдохновленный солнечным блеском виноградной грозди. Стрелы его не были нам опасны, ибо мы сами привыкли выходить навстречу любви и встречать ее улыбкой. Вчера ты убедилась, как нетрудно успокоить свою жажду, и даже Пан с его поэтическо-элегической душой в нашем обществе забыл грусть. Что касается сатиров, то любовь их воплощается в мимолетной вспышке страстей, которая впоследствии вспоминается без связи с каким-то конкретным образом. Дионис любил фракийского мальчика Ампелоса, а когда смерть призвала того, превратил его в виноградную лозу. И с тех пор, когда пьет сок, выжатый из виноградных гроздьев, он словно пьет душу возлюбленного.
Благосклонность богов приносит людям меньше счастья, чем это всем кажется. Дочь афинского крестьянина Икария – Эригона[65] повесилась, и Дионис поместил ее между звезд, где она блестит, как Дева. В момент смерти она не была уже девой, ибо съела несколько виноградин с куста, в которой воплотился сын Семелы: глотая сладкие ягоды, она наслаждалась богом и его семенем. Аура, спутница охот быстроногой Артемиды, по воле Афродиты отдалась Дионису, а родив близнецов, обезумела и ее еле оторвали от детей, которых она хотела съесть. Дивную Берою, дочь Адониса, перехватил у Диониса Посейдон, и наш господин должен был утешиться любовью Алфесибы, к которой явился в образе тигра. Прекрасная Никая сопротивлялась ему до тех пор, пока речную струю, из которой она пила, он не превратил в вино. Силен взглянул на миниатюрную Наис. С головой, склоненной к его стопам, она заснула, убаюканная его приятным голосом и диковинными рассказами. Ее маленькая головка не могла вместить сразу столько новых знакомых. Но стоило ему замолчать, она очнулась и с улыбкой сказала, что выслушала все.
Тем временем лагерь пробуждался. Солнце уже стояло высоко. Вакханки тихо скрылись в чаще, чтобы там привести в порядок свои убранства. Сатиры наполнили поляны шумным смехом. Пан, сидя под деревом, очищал луковицу. Кентавры бесновались, играли друг с другом, стуча копытами. Оголодавшие тигры слизывали запекшуюся кровь убитых животных. Силен вылез из-под своей шкуры, выпил еще один кубок вина и пошел в шатер Диониса. Наис подобралась, желая заглянуть за отдернутый занавес, но не заметила ничего, кроме красного полусвета, который наполнял шатер.
Под вечер по велению Силена началась подготовка к походу. Выкатили золотую колесницу, в которую впрягли шесть пар тигров, увенчанных цветами. Маленькие сатиры уселись на спины диких бестий. Все взяли в руки тирсы и плотным полукругом встали у шатра бога. Вакханки держали факелы. Наконец из шатра вышел Дионис и встал на колесницу, озаряемый красными отблесками. У маленькой Наис перестало биться сердце. Она не могла даже представить себе ничего более прекрасного. На золотой повозке стоял молодой бог, одетый в длинное пурпурное облачение. По плечам его рассыпались золотые кудри, чудесно украшенные. Лицом он был бел, как молоко, уста красные, как сердцевина граната, глаза фиолетовые, затененные длинными темными ресницами.
Но более всего ее поразила его неописуемая улыбка, улыбка-приветствие, улыбка-благословение. Она осветила все вокруг, словно наступил солнечный день. Был он подобен тому чудесному греческому поздравлению, которое гласит: «Радуйся!» – был как материнская ласка и как поцелуй возлюбленного…
Дионис взял в руки золоченые поводья, и тигры двинулись. И тогда раздался общий клич: «Эвоэ!» Поднялся этот возглас – безбрежный, волнующийся, как облака на закате солнца, возглас такой широкий, что охватил шумящие верхушки деревьев, и спустился в долины, и вернулся к вершинам, возглас, полный вздохов и призывов. Так вакханки, менады, сатиры и кентавры приветствовали своего бога. Затрубили трубы и рога, ударили в цимбалы, которые время от времени перебивал визгливый тон пастушьих дудок. Распевающая толпа бежала за золотой повозкой. Ленивой трусцой нес осел старого Силена.
Понемногу стало известно, куда направляются. Тогда смолкли шум, музыка, пение, ибо до места было уже недалеко. Через минуту лес кончился и показалась местность дикая, пустынная, скалистая. Земля была красная, а скалы белые. Отвратительные испарения доносились из гниющих луж, навечно разлившихся в углублениях неровной почвы. Дионис дал знать, и все остановились. Бог сошел с повозки и отдал поводья Пану. Потом поднял глаза к темному небу, словно искал в нем звезды, закрытые тучами. Еще раз оглянулся на всех и через темное скальное отверстие сошел в подземелье.
Три ночи и три дня ждали они своего бога. Никто не спал и ничего не ел. Перед угрюмым Силеном стоял пустой кубок. Никто не отзывался ни словом. Ждали… Пока на четвертый день не встало солнце, такое ясное, что скалы утратили свою суровость, а в омерзительных лужах отразилось спокойное голубое небо. Неизвестно откуда прилетел жаворонок и оживил сердца своей песней. А вскоре из темного отверстия в скале вышел на свет Дионис, еще более светозарный, чем прежде, а за ним выступила женщина в длинном белом облачении. Оба взошли на колесницу, и, когда женщина откинула покров, старый Силен узнал фиванскую царицу Семелу, мать Диониса.
Они шли теперь по аргивским полям на север. Всюду их приветствовали люди с неописуемой радостью. Матери поднимали на руках детей, чтобы показать им доброго бога. Некоторые женщины присоединялись к процессии и, распустив волосы, кричали: «Эвоэ!» – как вакханки. Аттические земледельцы вышли навстречу Дионису, окропив лица молодым вином. Сатиры гонялись за сельскими девушками, которые со смехом убегали от них. Рощи наполнились любовью и пьяным восхвалением вина.
На ночь Дионис останавливался во дворах и царских замках, и не раз хозяин приветствовал его, как добрый царь Эней, который отдал ему собственную жену, Алтею. Когда поход приблизился к Фивам беотийским, Дионис остановил повозку, чтобы Семела смогла поцеловать родную землю и обугленные руины царского дворца,[66] после чего через горы и ущелья они вступили в Фессалию. Кентавры разбежались по знакомым полям своей родины и вернулись в еще большем числе, приведя новых товарищей. Вдали виднелись снежные вершины Олимпа.
Широкой дорогой, выложенной бронзовыми плитками, дорогой, известной только богам, ехали Дионис с матерью. Его свита осталась внизу. Не подобало вводить в обитель счастливых богов эту шумную и диковатую стаю. Первыми заметили его Оры и побежали оповестить Гермеса. Быстроногий сын Майи немедленно явился и велел открыть ворота Олимпа. Тогда Дионис сошел с повозки и подал руку матери. Вошли в большой зал, где уже собрались все боги, а Зевс восседал на троне рядом с Герой. Дионис приблизился к отцу и попал в его приветственные объятия. Потом молодой бог обнялся с Герой, а проделав это, встал на ступени трона и, обращаясь к обществу богов, сказал:
– Изведав весь свет, возвращаюсь на Олимп, чтобы среди вас занять надлежащее место. Был я в подземном царстве и из рук страшного Аида вырвал ту, которая даровала мне жизнь. В награду за ее освобождение преподнес владыке теней священный мирт. Это мать моя, которую на земле называли Семелой и которую с этих пор будут почитать на небесах под именем Фионы.
При этих словах Зевс кивнул головой, и Олимп содрогнулся до основания. А Дионис вступил на млечную дорогу и, направляясь к самым небесным высотам, зажег на голубом небосводе чудесную ясную звезду – звезду своей матери.
1923
64
Амазонки – время от времени отдавались чужеземцам, чтобы иметь детей. Из своего потомства сохраняли только девочек: мальчиков выбрасывали или продавали в рабство.
65
Эригона – это имя я заимствовал из лаконичной, но выразительной строки у Овидия («Метаморфозы», VI): «Бахус соблазнил Эригону поддельной виноградной гроздью».
О том, что подобные случаи бывали не только в древности, имеем множество свидетельств. В более поздние времена, очевидно, это было делом дьявола. Позволю себе привести один из таких рассказов, который словно продолжает тему греческой мифологии.
Одна честная монашенка, которую ни в чем нельзя было заподозрить, разве что в том, что не очень строго блюла суровые правила монашеской жизни и не очень часто крестилась, ела однажды салат. Съев, почувствовала в себе какое-то странное беспокойство, до сих пор не испытанное и не подобающее одеждам, которые носила. Это беспокойство не ослабевало и особенно усиливалось ночью, при свете луны, когда пахли цветы и пели соловьи. Через какое-то время она познакомилась с одним юношей, которому доверилась в весьма большой степени. А однажды ночью он приблизил уста к уху монашенки и шепнул: «Знаешь ли ты, кто я такой?» Набожная девица простодушно отвечала, что не знает, потому что до сих пор ей как-то не приходило в голову спросить его об этом. Слова незнакомца были ужасны: «Я дьявол. А помнишь тот салат, который тебе так понравился? Это тоже был я…» Этот случай приводит в своей «Демономагии» Конард Горст, великий герцог гессенский.
66
… обугленные руины царского дворца – еще во II в. н. э. посетил их Павсаний и нашел среди них девичью комнату Семелы