– А если она все-таки проговорится?
– Это всегда можно назвать ложью! Если бы ей уж так хотелось поведать миру свою историю, она давно бы написала письмо в какую-нибудь западную газету. Но зачем ей это делать? Для чего? Дайте же нам с Софи спокойно уехать.
Медленно кивнув, Эндевитт прикусил нижнюю губу:
– Да, наверное, это был бы лучший выход. – Он снова сделал паузу, вероятно, для того, чтобы слегка помучить меня неопределенностью. – Однако здесь есть свои трудности.
– Какие же?
– Отношение к делу Инге Шульц неоднозначное. В последнее время она стала вести себя неадекватно. Это никому не нравится, и избавиться от нее было бы лучшим выходом.
– Если это вопрос выкупа…
– Нет-нет, даже не пытайтесь меня подкупить. Я не больной на голову. Я всего лишь маленький винтик в огромной машине, и, если я приму от вас деньги, мне тут же придет конец.
Но у меня имелось свое мнение. Я напомнил офицеру, что экономика его страны находится в столь плачевном состоянии, что ей не миновать кризиса. Через два-три года все рухнет к чертовой матери, а сейчас ему предоставляется возможность озолотиться без малейшего риска и до конца своих дней жить припеваючи.
Эндевитт посмотрел на меня, как на сумасшедшего, и ухмыльнулся:
– Ну и фантазер же вы! Так мы с вами далеко не уедем. В данном случае мои полномочия не безграничны. Самовольно разрешить вам уехать я не могу ни при каких обстоятельствах. Этот вопрос необходимо утрясать с вышестоящим начальством, и я не думаю, что… – Он запнулся. – К вам лично это не имеет никакого отношения.
По всей видимости, политбюро еще не обладало полной информацией по делу Инге Шульц. Мне казалось, что я уловил ситуацию: Эндевитт не дал дальнейшего хода сообщению о том, что я въехал в пределы ГДР, и оно задержалось пока на его рабочем столе. Возможно, он не докладывал вышестоящему начальству и о той ниточке, что связывала меня и Софи. Однако я не понимал, чего он добивается от меня. Я мог исполнить любое требование Эндевитта, поэтому придвинулся вместе со стулом чуть ближе к его столу.
– А какие предложения у вас?
На мгновение я почувствовал облегчение от того, что перешел в контратаку.
– Инге Шульц должна умереть, – последовал немедленный ответ.
– Что вы сказали?
– Инге Шульц числится на особом счету и проходит по всем нашим документам. Здесь она жила, здесь она и должна умереть, чтобы ее дело было закрыто и сдано в архив. И если Софи Крамер вздумает когда-либо назвать себя Инге Шульц, то неопровержимым доказательством ее неправоты будет лишь труп названной особы.
Вот как. Разумный довод. Похоже, у Эндевитта сложился особый план, и требовалось лишь разработать его в деталях. Я пригнулся, словно для конспирации. Все выглядело так абсурдно!
В это время люди Эндевитта рыскали по городу в поисках Инге Шульц, чтобы та не натворила глупостей, пока мы с подполковником окончательно не договоримся о том, что с ней делать. Не очень-то веселый расклад! А Эндевитт, все больше упиваясь своей властью, с каждой минутой становился все приветливее, угощал меня коньяком и показывал полароидную карточку своей новорожденной дочурки.
– Вам известно, что такое жаркое глубокой заморозки?
– Нет. Я лишь чувствую, что это совсем не то, что я предполагаю.
В этот день Инге Шульц прячется в винном магазине. Она сидит на деревянной скамеечке под прилавком, и, хотя ее присутствие не очень-то приятно хозяину, он не высказывает явного недовольства. Фриц не знает, чего она от него хочет. Не знает этого и сама Инге.
– Жаркое глубокой заморозки – это тела жертв пожара, изуродованных огнем до неузнаваемости. Некоторых из них не хоронят, а замораживают и достают тогда, когда требуется предъявить труп человека, который на самом деле еще жив или доживает считанные дни, однако должен умереть совсем не той смертью, о которой узнает широкая общественность.
Что ж, очень интересно и познавательно. Но у меня появилось чувство, что этот человек издевается надо мной.
– Слушайте! У меня такое предложение. Мы инсценируем гибель Инге Шульц от пожара в квартире, достаем из холодильника обгоревший труп того же пола и примерно того же роста, оттаиваем его и предъявляем как доказательство ее смерти. Вы забираете свою Софи, пересекаете границу, и больше мы с вами друг друга не знаем.
До меня медленно доходило, что этого человека уже не надо подкупать, потому что он давно подкуплен.