Внезапно из-за моей спины вынырнул вездесущий Кеферлоэр, а ведь он, как мне казалось, оставлял нас наедине. Я кивнул фон Брюккену, поблагодарил его и последовал за Кеферлоэром на лестницу. Переступая порог отведенной мне комнаты, я еще не чувствовал, что готов принять предложение хозяина. Ясно было лишь то, что я останусь здесь ночевать – при такой погоде выбирать не приходилось. Но само по себе это еще ничего не значило. Наверное, мне следовало завести разговор о гонораре – похоже, фон Брюккена данный вопрос абсолютно не занимал. Но почему, черт побери, денежный вопрос занимал меня, если я еще и сам не знал, соглашаться на эту работу или нет?
Создать роман. Роман, который я смогу опубликовать лишь после смерти фон Брюккена. Но написать его я должен при жизни этого человека, чтобы он успел прочитать его. Или?… Интересное кино. Я не допущу, чтобы меня загоняли в жесткие временные рамки. Не позволю, чтобы меня эксплуатировали, словно при феодализме.
Отведенная мне комната производила приятное впечатление. Расположенная в эркере, она выходила небольшими окнами на две стороны света. В моем распоряжении оказались большая кровать, широченный стол, безумно удобное кресло и набитый до отказа холодильник. Телевизор принимал девяносто девять каналов. Всевозможные лампы и светильники позволяли создать какое душе угодно освещение. Кеферлоэр пробормотал, что я могу обращаться к нему в любой момент, когда возникнет нужда в чем-либо, и указал на кнопку звонка над кроватью. Повар приготовит для меня горячую еду в любое время суток.
Повинуясь идиотскому рефлексу скромности, привитому мне с детства, я остался полностью удовлетворен предложенными мне условиями.
День первый
– Нет-нет, только не надо халтурить. Работайте над книгой лишь в охоту и не обращайте на меня особого внимания. Возможно – и даже вероятнее всего, – я уже не успею прочитать ее, к великому сожалению. Но тем не менее я полностью доверяю вам. Понимаете? Гонорар свой вы получите в любом случае, даже если не сумеете ничего написать. Мне кажется, что при таких условиях ваша гордость особенно не пострадает, так что слова «полное доверие» можно понимать буквально. Согласны?
Я кивнул. Что я мог возразить? Обещанная сумма превосходила все самые смелые мои предположения – с нею я буду обеспечен до конца жизни.
Фон Брюккен заговорщически понизил голос:
– Пока я жив, у вас не будет никаких проблем. Но потом… возможно…
– Что вы имеете в виду?
– Возможно, у вас возникнут некоторые сложности. Найдутся люди, которые не захотят… Лукиан, например. Он знает, зачем вы здесь, зачем мы с вами здесь, и не видит в этом ничего хорошего. Лукиан ни за что не скажет об этом в открытую, однако… Когда я умру, все наследство достанется ему. Такая у нас договоренность, которую я обязан соблюдать, и я сделаю это. Но когда меня не станет, может случиться так, что Лукиану придется не по вкусу ваша книга, даже если все имена будут изменены. Ведь он будет играть в ней далеко не последнюю роль. Я не думаю, что он… гм… Однако Лукиан, возможно, попытается выкупить книгу, швырнув к вашим ногам гигантское состояние которое получит от меня… Вероятность такая имеется. Однако я верю в ваше профессиональное самолюбие, а еще больше – в вашу искренность художника, поэтому уже не так боюсь этих мыслей. Но тем не менее, когда вы узнаете о моей смерти, на всякий случай уезжайте в какое-нибудь безопасное место, где до вас не каждый сможет добраться.
Фон Брюккен чувствовал, что его слова несказанно подогревают мое любопытство, однако вместе с тем в глазах пожилого человека читалась неподдельная тревога. Не за меня, нет, – скорее за будущую книгу. За историю его жизни.
Снежное безумие за окном наконец утихомирилось. Иногда толстую облачную вату пронзали солнечные лучи, и закопченные стены зала озарялись игрой света.
Крутилась диктофонная лента…
Последние дни Ледяного дворца
Вообразите себе коротко подстриженный, ухоженный газон. Посреди зеленого ковра возвышается огромный павильон в псевдокитайском стиле, где отдыхает такое же ухоженное немецкое семейство в праздничных нарядах: отец, мать, я, примерно тринадцатилетний, и мои сестры-близнецы, которые на три года меня младше.
Позади, в некотором отдалении, виднеется большое здание, огромная белая вилла, залитая солнечным светом – ослепительным, блистательно ярким. Люди сидят за круглым мраморным столиком нежно-зеленого цвета, на котором стоят шесть креманок с лимонным мороженым. Шесть, потому что в гостях у нас Кеферлоэр.