Понимание китайских «чунь гун ту» станет однобоким, если забыть о том, что их созерцательная философичность почти никогда не мешает активно живущей в них жизнелюбивой иронии. Например, «наводный секс» может порой совершаться не на озере или реке, а на наполненном тазу, поверх которого лежит доска, видимо, исполняющая роль плота. Примером тому свиток XVII в. или гравюра «Пань Цзиньлянь в ароматной ванне принимает полуденный бой» серии «Цзинь, Пин, Мэй» (илл. 121).
Водяные игры, как известно, таят смертельную опасность. Опасно погружаться в стихию инь, не ведая правил игры, не умея беречь свое «главное» («цзин»). Об опасности говорит сам смысл иероглифа «кань» — «опасность». Лишь просвещенный способен извлечь из них пользу, сиречь гармонию, сиречь бессмертие.
Среди «чунь гун ту» нередко встречаются также картинки, где один мужчина одновременно общается с тремя женщинами. Но часто при этом истинным лоном, или «иньским промежутком», является лишь одна из них. Две же другие выполняют вспомогательную роль, т. е. «обрамляют» промежуток — мотив сольной иньской черты: —.
На изображениях «обрамляющие» женщины, как правило, одеты.
На одном из свитков XVIII в. две служанки стоят с двух сторон от госпожи, которая совершает омовение, готовясь принять своего господина. Он, естественно, тут же рядом за просвечивающей циновкой, изображение обнаженной женщины в отсутствии мужчины противоречило бы законам жанра «чунь гун ту».
Небезынтересным представляется построение гравюры с тремя дамами «Бамбук у алтаря», принадлежащей серии иллюстраций к «Су Во пянь». На изображении спиной друг к другу стоят две одетые и абсолютно нейтральные служанки. Между ними на одной линии и четко посередине стоит та, что играет роль «промежутка», «иньской пещеры». Однако на рисунке она, скорее, подразумевается, нежели действительно присутствует, ибо почти полностью перекрыта мужчиной. То есть вместо центральной дамы есть лишь нечто неопределенное, почти идеальное иньское Ничто, действительно промежуток. Он же, мужчина, есть тот, кто заполнил сей промежуток, восстановив тем самым непрерывность Небесного начала: —.
Гравюра «Бамбук у алтаря» серии «Су Во пянь» очень любопытна математической выверенностью представленной на ней позы, в которой ясно прослеживаются четыре стороны и центр. Что это, как не китайская модель мира? Причем центр здесь есть цель и суть (Единое). К тому же схематично изображенное можно представить в виде китайского иероглифа «Чжун» («Центр» илл. 59).
Прежде чем продолжить подобные размышления, хочу оговорить, что все они далеко не абсолютны. В них нет ни одного утверждения, и все «i» без точек. Живопись, к счастью, далеко не всегда можно «поверить» арифметикой — это все-таки нередко высшая математика (безграмотность и эпигонство не в счет).
Фланкирующее положение «вспомогательных» женщин не было единственно возможным и непреложным. Другая гравюра серии «Су Во пянь» предлагает, например, весьма своеобразный способ. Две дамы (они, как и в предыдущих примерах, одеты) присели и держат на поднятых руках третью (ту, что служит «лоном»). Мужчина же стоит рядом на небольшой тумбе. В результате создается эффект, близкий к качелям, которые так любили китайцы.
Отнюдь не всегда в сценах с тремя женщинами две оставались вспомогательными. Каноны в «чунь гун ту», как и во всех остальных жанрах китайского искусства, безусловно, существовали, но их было не два и не три все же несколько больше, они к тому же способны варьироваться и т. д. Например, на гравюре XIX в. «Мужчина, желанный для трех сестер» три женщины, совсем как лебедь, рак да щука, растягивают одного юношу, каждая в свою сторону. Несмотря на сюжетную курьезность, по характеру рисунка это произведение, увы, лишено гротескной игры и живой иронии — явный признак вырождения художественной культуры, однако с сохранением философских идей. Вообще представленная сцена производит впечатление не столько эротичной, сколько символической, знаковой (илл. 79).
Во-первых, хотя всего женщин три, однако центральная на изображении (та, что и юношу тянет за центральную часть туловища) перекрыта им так, что ее половой орган не виден, т. е. момент женственной четности, двоичности отчасти сохранен. К тому же на первом плане в рисунке дается четкая, ритмически выстроенная все та же триграмма кань: две вульвы и фаллос посередине.
Во-вторых, хотя женщин три, а мужчина один, в целом рисунок вряд ли корректно было бы по аналогии с предыдущими шифровать как 3–1, но, скорее, как 3–3 — три инь или, точнее, тройное инь, тем более что изображенные женщины, судя по надписи, являются сестрами (в китайской традиции братья-сестры всегда почитались за одно целое, части одного тела, ветви одного дерева) и тройное ян. Ян согласно китайскому пониманию триедино (гораздо более, чем инь, ибо ян — это нечет).
Тройка, благодаря анатомии мужского полового органа, использовалась в качестве его непосредственного символа. Фаллической же символикой обладали и разделенные на три части треногие или тригорлые сосуды (элемент одновременной трансформации и совмещения символов, т. к. вообще сосуд-аллегория женщины).
Знаковая философичность рисунка с тремя сестрами не заканчивается только на коде. Немаловажен также еще и тот факт, что сестры растягивают юношу на трех уровнях: одна — за руку, другая — за торс на уровне груди и третья — за пенис. Эта схема полностью совпадает с традиционным даосским разделением человека на три секции: верхняя — голова и руки, средняя — грудь и нижняя — живот и ноги. Священным центром каждой секции является так называемое «киноварное поле». В «киноварных полях» человеческого тела обитают высшие боги даосского пантеона. Там же обитают и вредоносные черви (они же трупы) — сань чун (они же сань ши). Чтобы питать богов и изгонять червяков, нужно не есть ни мяса, ни злаков, но гонять по всем трем «киноварным полям» ци и концентрировать в них цзин — сущностное вещество обоих полов.
В данном случае на этой «весенней картинке» мужчина (не исключено, что это бессмертный) как истинный центр в состоянии «у вэй» («недеяние») всеми тремя «киноварными полями» «общается» с тремя возбужденными дамами.
Хотя в целом китайская живопись, безусловно, тяготеет к схемам: триграммам, гексограммам, к иероглифу как универсальному знаку, содержащему в себе изобразительное начало, в ней порой легко обнаружить и числовые пристрастия: всякие тройки, пятерки, восьмерки, девятки, но все-таки не стоит этим чрезмерно увлекаться, дабы избежать возможной тенденциозности. Например, в одной из сцен с качелями всего присутствуют четыре женщины и один мужчина: одна женщина качается, одна ее раскачивает и две по бокам — наблюдают. Теоретически можно было бы порассуждать на тему соотношения 4–1: четыре стороны и один центр — привычная китайская модель мира, однако вряд ли это следует делать, ибо сам характер изображения не убеждает в необходимости подобных умозаключений.
Не стоит, может быть, искать скрытых подсмыслов и в акварели XIX в. из Вашингтонского собрания. Метафизика здесь может как быть, так и не быть, во всяком случае, она не ясна. Возможно, это просто живые эротические игры пятерых.
И наконец еще один пример. На одном из свитков изображены один мужчина и десять женщин: одна — в процессе коитуса, три стоят рядом и шестеро любуются луной. Обслужить подряд десяток женщин-таков, как известно, даосский идеал. Однако трудно быть уверенным, что в данном случае изображение как-то с ним связано, хотя, с другой стороны, исключить этого тоже нельзя.
Все эти групповые, с нашей точки зрения, непристойности, которые часто можно видеть на «чунь гун ту», в равной степени связаны и со знаковыми системами «Канона перемен», и с даосскими, свободными от ханжеских условностей, идеями и практиками, и с конкретными социальными условиями жизни, т. е. связаны с патриархальным, пуританским, как принято его характеризовать, конфуцианством, с его семейными обычаями и моралью.