Минуло десять дней, и Арнольдо проводили ко двору. Но тут, господа, думается мне, надо сделать пропуск всей официальной части бытия испанского посла, ибо это довольно далеко отводит нас от собственно темы разговора, не так ли, Фил Леонидович? — обратился я к милейшему хозяину, совсем уже разнеженному моим рассказом и нагло гладящему Кошаню в том самом месте, где находится такое теплое и уютное межножье. — Истинно так, Джон Иванович, — благостно отвечает мне хозяин, закуривая очередную «корону–корону», а яхта все так же неторопливо плывет по спокойному Средиземному морю, то ли к Африке, то ли куда еще, что, впрочем, абсолютно неважно, думаю я, и вновь обращаюсь к попутчикам:
…но продолжим, господа. Ведь именно эти слова начертаны на нашем родовом гербе. Роль боярина Василия Ртищева во всей этой истории заключается не только в том, что он водил благороднейшего Арнольда в баню, о нет! Ибо была у боярина дочь, светлейшая Апраксия, статная высокая дщерь с густой золотой косой и крепкой белой грудью. Арнольдо молод, Арнольдо пылок, Арнольдо в своей Испании никогда не видел таких обольстительно пышных, золотоволосых и белокожих девиц. Сердце его сражено, господа, вновь обращаюсь я к Зюзевякину, Кошане и Лизавете, да, сердце бедного графа пронзено стрелой Амура, и ближе к весне, когда несколько раз уже успело пахнуть теплым и терпким воздухом грядущего, граф отправился в боярские хоромы просить руки несравненной Апраксии. Боярин Василий вначале загневался, ведь бусурманин же Арнольдо, граф Таконский, пусть и наловчился за это время бегло говорить на родном боярину языке, пусть и титулов у него целый воз (в отличие от денег, как давно уже смекнул боярин), но тут любимая дочь призналась батюшке, что и ей приглянулся симпатяга граф, а души в дочери, надо сказать, боярин Василий не чаял. Лишь одно условие поставил он графу: перейти в истинно христианскую, то бишь православную, веру, и фамилию взять приличную. Внимание, господа, говорю я, пора вновь призвать стюарда с шампанским, велите, Фил Леонидович, подать еще пару пузырей остуженного «Дом Периньон», ибо приближается святая минута — минута появления моей фамилии на свет!
Ф. З. звонит в маленький серебряный колокольчик, молчаливо появляется стюард с ведерком, полным льда. Заманчиво торчат из него два золоченых горлышка, заманчиво высятся на тоненьких ножках четыре высоких хрустальных бокала, посверкивая изменчивыми гранями в переливающемся звездном свете, заманчиво потягивается Лизавета, дав мне в очередной раз насладиться видом своих задорных, таких небольших и вкусных грудок, да, да, с минуты на минуту фамилия моя появится на свет, и тогда запенится чудесный ночной напиток!
Через два месяца Апраксия Ртищева обвенчалась в храме с испанским идальго шевалье Арнольдо Арсаньяком, маркизом д’Этуаль, графом Таконским, говоря же по–русски, благородным вельможей Арнольдо Каблуковым, ибо уже было сказано, что именно так можно было перевести на русский язык эту славную испанскую фамилию. В ту же ночь, расставшись с девственностью, Апраксия Ртищева, потрясенная неутомимостью и пылкостью своего новоявленного мужа, и сказала ту фразу, которой было суждено стать нашим родовым девизом. — Еще хочешь? — спросила она Арнольдо после то ли третьего, то ли четвертого раза. — Конечно, хочу, — сказал благородный дон Каблуков. — Ну, продолжим в таком случае, — ответствовала молодая жена, устраиваясь поудобнее и пошире разводя свои полные белые ноги. Это «ну, продолжим» со временем превратилось в «…но продолжим», с отточием и без запятой, «…но продолжим», говаривал очередной Каблуков, приступая к какому–нибудь делу, а дел таких у новоиспеченной светлейшей фамилии всегда было предостаточно!
Именно на этих моих словах Фил Леонидович Зюзевякин собственноручно открывает первую бутылку замечательного французского пойла, стюард подставляет поднос с бокалами, пенящийся напиток льется через край, тени папеньки и маменьки ночными мотыльками начинают виться вокруг, будто говоря: мы с тобой, Каблуков, мы с тобой, Джон Иванович, безмерно потешил ты наши усопшие души своим рассказом, прости нас, грешных и непутевых, сыночек единственный, как мы рады тому, что здоров ты, бодр и весел, что сидишь сейчас с такими приятными людьми и пьешь вместе с ними этот фантастический, никогда нами не пробованный напиток! Мне становится грустно, печаль поселяется в моем каблуковском сердце, Д. К. смахивает слезу, Д. К. молча допивает шампанское, как бы приветствуя весь род Каблуковых, последним представителем которого он является. Последний, усталый представитель когда–то известного и могущественного рода, одинокий маг и мистик, плывущий на миллионерской яхте в неведомом направлении…