— Все, — говорит сама себе Виктория, затушив свечи и стерев с пола круг, звезду и ромб. — Все, — довольно повторяет она, убирая обратно в бюро все колдовские причиндалы, включая пронзенную длинной серебряной иглой восковую фигурку. — Все, — довольно заканчивает она, опять надев черный шелковый халат и выйдя из комнаты. Где–то в гостиной, надрываясь, дребезжит телефонный звонок.
Виктория не торопясь подходит к телефону и берет трубку. Звонит, естественно, Фил Леонидович Зюзевякин, сообщающий ей, что Д. К. собственной персоной нанесет ему сегодня визит и не слабо ли Виктории Николаевне присоединиться к их теплой мужской компании, а то он, то есть Ф. Л.Зюзевякин, давно уже хочет их познакомить.
— Конечно, — отвечает утомленная Виктория, — я приду, Фил, ты совершенно прав, что позвонил.
Зюзевякин вешает трубку, а обессиленная Виктория падает на тахту и забывается, как это и положено, в недолгом, но бездонном сне. Проснувшись же, понимает, что катастрофически опаздывает, но она Близнец, а Близнецы опаздывают всегда и везде. Это умозаключение приводит Викторию Николаевну в хорошее расположение духа, и она начинает приводить себя в порядок. Что касается наряда, то он давно уже выбран: тертые голубые джинсы и черная мужская рубаха. Виктория знает, что наряд этот придает ей бесподобную пикантность, но ведь надо еще подкраситься да расчесать челку, а на это у нее никогда не уходит меньше часа.
И вот Виктория, заботливо прихватив с собой восковую фигурку, пронзенную длинной серебряной иглой, выходит из дома, ловит такси и едет в апартаменты Зюзевякина. Все остальное уже известно. Каблуков испугался. Каблуков не выдержал. Каблуков бежал, будто чувствуя, чем грозит ему эта женщина, но — на удивление — бегство отнюдь не расстроило Викторию Николаевну, а привело в еще лучшее расположение духа: значит, колдовство сработало.
— А я ведь околдовала его, Зюзевякин, — говорит довольная Виктория Анциферова, сидя в кресле, еще хранящем тепло разомлевшей от рома каблуковской задницы и потягивая все тот же ром из все того же каблуковского кубка.
— Опасная ты женщина, — смеется Зюзевякин, — я никогда бы с тобой не смог любовью заняться.
— Отчего же это? — удивляется Виктория.
— Да ведь сама не согласишься! — рубит правду сплеча Фил Леонидович.
— А вот тут ты абсолютно прав, — кокетливо вздыхает Виктория Николаевна, — оргазм — дело серьезное, так что придется тебе, дружище, обойтись кошанями!
— Воистину так, — молитвенно складывает ладони Зюзевякин, отчего–то грустно улыбается, а потом вновь тянется к полупустой коробке сигар, естественно, с надписью «корона–корона».
Глава восьмая,
воспоминательная, в которой Каблуков вызывает тени города на океане и некоей медсестры по имени Розалинда/Роксана
Но приходит пора вновь вернуться к самому себе, вновь начать тешить ноосферу собственными безалаберными воспоминаниями. Да, да, думает Kаблуков, выходя из маленькой деревянной будочки, что находится в самом конце его небольшого — шесть, максимум семь соток — участка. «Пусть пока подождет прелестная дева Виктория, она же Елена, она же Хлоя, она же Фотида, она же М. М., она же Эммануэль. Пусть подождет эта ведьма, эта демоница в искусительном обличье!» Солнышко скрылось, набежали тучки, солнышко, тучки, уменьшительная, ласкательная форма всегда радует слух Д. К. Что же было со мной дальше, — пытается вспомнить он, предаваясь всегда столь торжественному занятию, как приготовление завтрака. — Что случилось со мной после того, как бедная маменька, все же достигнув своих семи небес, взлетела, наконец, на восьмое небо? Помнится, это был не детдом, тут и вспоминать нечего. А вот то, что меня увозили… Да, — печалится Каблуков, тщательно разбивая яйца над сковородкой, — было это, и никуда не уйти от сего прискорбного факта…»
Родственники со стороны покойной маменьки, что вырвали Д. К. из лап (точнее же будет сказать: вынули из разомкнутых бедер) сладострастной маменькиной подруги, были действительно настолько дальними (как говорится, седьмая вода на киселе), что Д. К. про них никогда и не слышал. Что же, до этого не слышал, а сейчас вот и увидел.