Да, Кошане не везет, ибо Каблуков умудряется проиграть еще быстрее, чем обычно выигрывает. Видимо, расслабительная процедура, связанная с американской патентованной мазью, всхолмьями, взгорьями, оазисом, пальчиком, бугорком (машинка вновь выстукивает латинское эт сетера), воздействовала не только на Лизавету, но и на него, как бы печально ему сейчас от этого, не было (ведь проигрыш — он всегда проигрыш). Зюзевякин бережно складывает шахматы обратно в коробку, инкрустированную золотом и слоновой костью, и предлагает всей честной компании переместиться в тень, ибо на жаре долго не поразглагольствуешь, не так ли, обращается он к Д. К., истинно так, отвечает ему Джон Иванович, и вся честная компания перемещается под большой парусиновый тент, натянутый между мачтами. Стюард приносит фрукты и прохладительные напитки, друзья устраиваются в заранее облюбованных шезлонгах. — Ну что, Шахерезада? — нетерпеливо спрашивает охочий до всяческих историй Зюзевякин. — Скорее уж, Маргарита Наваррская, — смеется Каблуков, с детства чувствуя особую предрасположенность к образу мудрой и чувственной французской королевы, и приступает к дальнейшей части своего «Гептамерона», то бишь родословной (первую см. в главе пятой).
— Да, господа, — обращается Джон Иванович Каблуков ко всей честной компании, — вернемся к Арнольдо и Апраксии. Ровно через девять месяцев после брачной ночи бывшая мадам Ртищева, а ныне сударыня Таконская/Каблукова родила своему мужу чудесного младенца мужского пола, которого — в честь Великого князя — назвали Иваном. А через некоторое время после рождения Ванюши Каблукова Великий князь отдал Богу душу, что же касается наших Арнольдо и Апраксин, то у них все было в полном ажуре, бывшая Ртищева вновь была на сносях (на этих словах девственный зверь единорог опять соскочил с цепочки и растянулся у ног Каблукова–последнего), а муж ее, Каблуков I, увлекся ловчей охотой с помощью соколов, беркутов и другой птичьей твари. В дальнейшей истории моего рода на какие–то двадцать — двадцать пять лет наступает пауза, ибо больше о жизни Арнольдо и Апраксин ничего неизвестно, разве лишь то, что родила подруга жизни доблестному испанскому идальго еще пять дочерей. Пятеро дочерей и один сын, уже упомянутый Иван, который сочетался через положенное количество лет с приятной видом девицей из рода то ли Мусиных, то ли Пушкиных, то ли Бобрищевых, то ли Кутузовых, а та родила ему сына Алексея, жизнь которого выпала на не столь уж приятную для воспоминаний эпоху царя Ивана Грозного. (Каблукову становятся грустно. Каблуков смотрит на небо, на солнце, Каблуков опять приходит в хорошее настроение.)
Алексей Иванович Каблуков был человеком строгих взглядов и таких же нравственных понятий, что в ту эпоху было несколько не ко двору. Может, именно он был последним столь высоконравственным человеком во всем роду Каблуковых, впрочем, именно за это и пострадал. Будучи близок с Колычевыми, злостными ненавистниками правящего государя, Каблуков в двадцатилетнем возрасте (и папенька, и маменька его, да и две сестры, если yж быть точнее, к этому времени покинули юдоль земную — родители сами по себе, а сестры с помощью внезапно разбушевавшегося пожара, спалившего одно из имений Каблуковых в одна тысяча пятьсот непонятно каком году) женился на одной из младших Колычевых и этим подписал себе смертный приговор, тем паче что развратный царь Иоанн давно уже кидал липкие взгляды на его шестнадцатилетнюю жену. Но жена вовремя забеременела, а телесно пользовать брюхатых Иван IV, как известно, не любил, и дал каблуковской законной пассии родить столь же законного наследника, да еще отойти телом и душой от родов. Случилось это как раз в то время, когда Иван задумал окончательно расправиться с Колычевыми, и как раз в ту ночь, когда бешеные опричники рыжебородого Малюты неслись вскачь к подворью ненавистного самодержцу рода, чета Каблуковых с Каблуковым очередным (на этот раз младенец был именован Федором, совсем уж далеко ушли потомки от графа Арнольдо) была в гостях у родственников жены, так что Малютины прихвостни прихватили с собой не только оставшихся в живых Колычевых, но и парочку Каблуковых (заковав Алексея, естественно, в цепи, а жену его связав сыромятными ремнями), что же касается третьего, то есть Федора, то мамка–кормилица умудрилась перекинуть младенца через забор, да и сама за ним последовала. Алексею оставалось жить два дня, ибо ровно через два дня он испустил дух, остается уповать лишь на то, что сделал он это непосредственно от рук самого Иоанна Грозного, как–то не вовремя спустившегося в пытошную комнату. Ну а жена его, так и не доверив своего лона похотливым государевым чреслам, была затравлена на заднем дворе сворой собак, как раз в это время натаскивавшихся для медвежьей охоты. Что поделать, история — штука кровавая, и род Каблуковых тоже не был обойден черными временами!