Путь привел Каблукова (будем называть его по–прежнему) в Китай, а именно в стены монастыря Шао Линь, эту цитадель буддизма и восточных единоборств. Если первым Овидий Борисович уже был просветлен, то вторым постарался овладеть в самые короткие сроки, что ему и удалось: айкидо, кун–фу, каратэ и прочие сногсшибательные штучки удавались ему как никому в этом подлунном мире, но он редко пускал свое беспримерное умение в ход, понимая, что он — всего лишь букашка на серебристой дороге жизни, букашка, ползущая неизвестно откуда и неизвестно куда и пытающаяся просто ползти, приобретая все новые и новые умения.
Так он дополз (точнее говоря — доплыл) до Империи Восходящего Солнца, где поначалу служил в дружине (можно еще сказать «отряде») одного из мелкопоместных самураев, а потом, прослышав про ниндзя, решил овладеть и этой таинственной и волшебной наукой. Он стал белым ниндзя, то есть ниндзя, несущим добро и свет, и на два года исчез из жизни за запертыми дверями одного из заброшенных у подножия Фудзи храмов. Когда же вновь появился оттуда на свет божий, то ему было почти тридцать пять лет, кем только он не побывал в своей жизни, какие только дороги не топтали его босые подошвы, какие только науки он не познал, но… Да, господа (тут Джон Иванович делает хорошо выдержанную паузу), он все еще не забыл Анну Никитичну, и вот, на тридцать шестом году жизни, Овидий Каблуков решает вернуться на родину. Уже умерла Екатерина, уже убит Павел I, уже Александр I готовится к войне Наполеоном (или Наполеон с Александром), уже Пушкин написал свои первые младенческие строки, а наш герой только–только вновь ступил на Российскую землю. Год ему пришлось провести в пути, целый год, пока он добирался от побережья Японского моря до Северной Пальмиры, но вот неказистым сентябрьским деньком панорама стольного города лежит перед ним, прекрасного, любимого, давно не виденного города, и Овидий Каблуков чувствует, как слезы набегают на глаза. Он велит кучеру ехать побыстрее и отправляется прямо в фамильный дворец Каблуковых, пустой и заброшенный столько лет. Двери заперты, окна разбиты, ветер гуляет по когда–то роскошным залам. Но тут опять надо сделать хронологический прочерк, немного утомившись заявляет Джон Иванович, ибо год ушел у Овидия Каблукова на приведение дворца, своих дел и связей, да и себя в порядок. А как раз по истечении этого года петербургский отшельник (так прозвали неведомо откуда явившего Каблукова Х за тягу к одиночеству) прослышал, что любовь его, то бишь Анна Никитична, овдовела и осталась в своем имении с тремя детьми женского пола на руках. В ту же ночь Овидий Борисович отбыл из Санкт — Петербурга.