— Это — рынок, — говорит Абеляр растерянно озирающемуся вокруг Каблукову.
— Вижу, — внезапно огрызается тот.
Это был действительно рынок, с лавками, с торговыми рядами, с толпами галдящего и шумящего народа. Пробираться верхом через эту толпу практически невозможно, и наши друзья спешиваются и берут лошадей в повод. Абеляр идет первым. Каблуков чуть позади, уверенно ныряя в узкий проход, проделываемый Абеляром посреди людского месива. Впрочем, толчея Каблукову не мешает, он шарит глазами по сторонам и чувствует, как его начинает разбирать смех, ибо настолько забавно и непривычно все, что он видит. Вначале они пробираются через рыбные ряды, здоровенные молодки в кожаных фартуках торгуют сельдью и лососем, камбалой и сардинами, сомами, лещами и еще невесть чем. Вот в большой плетеной корзине верхом навалены устрицы, какой–то досточтимый, в камзоле и с мечом, лениво стоит возле, чуть покачиваясь, видимо, перебрал с утра. Дальше продают угрей свежих и копченых, за угрями приходит очередь миног, Каблуков внезапно ощущает спазм в желудке, то ли от крепкого рыбного запаха, то ли от навоза, также шибающего в нос, но он сдерживается, вот рыбные ряды пройдены, начинаются мясные, идти становится труднее, народу больше, крики — громче, мясники стучат ножами, помахивают, посверкивают в воздухе своими огромными, окровавленными топорами, распластанные коровьи и бычьи туши, свиные окорока и головы, глыбы наваленной печени, башни вырезанных языков, просто куски свежего окровавленного мяса, туг же рядом жарящегося на кострах и продаваемого вразнос, с противней, с вертелов, просто с длинных и блестящих, так уютно вонзающихся в бок ножей. Каблуков крепче вцепляется в повод лошади и смотрит, нa месте ли меч, меч на месте, Абеляр уверенно идет впереди, вот и конец мясных рядов, сердце почему–то отчаянно тукает, то ли страх, то ли просто ощущение неведомой опасности посещают Каблукова, скорее бы, молит он Господа, скорее бы все это кончилось, но конца еще не видно, идут ряды, торгующие маслом и сырами, сотни здоровенных кусков масла, от темно–желтого до белого, почти прозрачного, сотни кругов сыра, самого разного, терпко, смачно и остро пахнущего, голова у Каблукова начинает кружиться, небо опускается, сердце стучит все отчаяннeе, Абеляр сталкивается с парнишкой–разносчиком, несущим что–то на голове, тот падает, Абеляр громко ругается и пинает парня в бок сапогом, да, нравы, думает Каблуков, с волками жить, по–волчьи, естественно, и выть, но вот сыро–масляные ряды пройдены, они попадают в ряды овощные, а ведь надо пройти еще сальные, свечные, скобяные, оружейные, конца–края не видно, ноги устали, тяжело топать в сапогах, тяжело тащить на боку меч да еще вести в поводу лошадь, хотя кто кого ведет — неизвестно, но тут народ как бы расступается и Абеляр вновь вскакивает в седло, подав этим пример Джону Ивановичу.
Верхом они уверенно пересекают толпу и оказываются, наконец–то, на пустом и открытом месте. Прямо перед ними стоят три вкопанных в землю столба, заваленные охапками хвороста. Столбы новые, недавно вытесанные, к столбам привязаны три человека — они в черных балахонах, лица у них закрыты, рядом стоят два–три десятка человек, что это, спрашивает Абеляра Каблуков. Тот смотрит на столбы, в задумчивости придерживая лошадь. — Жечь будут кого–то, — наконец отвечает Каблукову Абеляр. — А кого? — интересуется Каблуков. — Еретиков, наверное. — Боже, — опять вздрагивает Д. К., — как–то все сразу, и жгут, и торгуют. — А что поделать? — удивленно спрашивает Абеляр. — Время у них такое. — И резко трогает лошадь.
Наконец рыночная площадь, столь мрачно заканчивающаяся тремя вкопанными столбами, остается позади, лошади убыстряют шаг, вот уже с иноходи они переходят на рысь, вот видны и городские ворота, открытые в это время суток, сзади их догоняет колокольный звон и ставший оглушительным рев толпы, Абеляр и Каблуков, даже не придержав лошадей, проносятся сквозь ворота и оказываются на унылой, разбитой дороге, исчезающей за горизонтом.