Накрапывает дождь, копыта лошади месят дорожную грязь, да так, что ее комья попадают Каблукову в лицо. — Завернусь в плащ, — советует Абеляр, Д. К. следует совету, дождь становится сильнее, они придерживают лошадей и с рыси вновь переходят на иноходь, по обеим сторонам дороги лежат мокрые и жалкие поля с еще не убраной пшеницей, иногда встречаются маленькие и кособокие домишки.
— Долго еще? — спрашивает Каблуков.
— Вон тoт лесок минуем, и на месте, — отвечает ему Абеляр и cнова дает вороному шпоры.
Лесок начинается примерно через пятьсот наших шагов, выглядит он мрачновато, дубы и ели, небо скрывается за верхушками деревьев, сыро, темно, дорога сужается, Абеляр достает меч из ножен и плашмя кладет его на шею лошади. Каблуков следует его примеру, хотя ехать так намного труднее, но отчего бы не последовать примеру опытного человека, ба, говорит Абеляр, внезапно останавливая лошадь.
На ближайшем дереве раскачивается человеческое тело. Глаза выклеваны, лоб рассечен ударом меча, кровь давно запеклась. Каблукову вновь становится не по себе, он вспоминает ласковое Средиземное море и яхту «Лизавета», спокойно перескакивающую с волны на волну, и Зюзевякина, и Кошаню, и собственную нежную и теплую подругу, тогда еще не вышедшую замуж за монакского принца, а тут мертвое человеческое тело с выклеванными глазами, узкая петля дороги, Абеляр, сжимающий в одной руке меч, а в другой — поводья, трогай, говорит Абеляр Каблукову и снова дает вороному шпоры.
— Кто это был? — спрашивает немного погодя Д. К. Абеляра.
— А это кто? — с той же интонацией спрашивает его бывший единорог, кивком головы указывая на еще одно мертвое тело, точно так же болтающееся на точно таком же дереве. Каблуков замолкает. Каблуков больше не чувствует дождя, что припустил уже ни на шутку, даже шляпа и плащ не спасают, но вот — слава богу — виден просвет, дорога выходит на серую пустошь и резко сворачивает влево, а у самого ее поворота высится большой каменный крест, грубо вытесанный из гранита.
Подъехав к кресту, Абеляр придерживает лошадь и поджидает Джона Ивановича. Тот чувствует небывалое желание соскочить с лошади, упасть перед крестом на колени и вознести молитвы Всевышнему, но смотрит на низкое хлюпающее небо, струи дождя, сурово и безысходно падающие на землю, и понимает, что ничегошеньки не изменится от его молитвы, да и потом, стоит ли ему, Джону Ивановичу Каблукову, столь выспренне поминать имя божье? Нет, не стоит, заключает свои минутные размышления Джон Иванович, хотя все равно он благодарен Господу, что тот позволил им с Абеляром так спокойно и даже безмятежно пересечь этот дурной, мрачный лес, а не оставил их болтаться на дубах в компании с уже висящими. Лошади снова получают шпоры, дорога, как уже было сказано, сразу от креста резко уходит влево, туда же поворачивают и всадники, а через каких–то двести–триста пеших шагов от дороги идет маленькая развилка, почти тропинка, куда Абеляр уверенно направляет свою лошадь.
— Долго еще? — стонет позади Каблуков.
Абеляр не отвечает, а только переводит лошадь в галоп — Каблуков следует его примеру, хотя галоп — это еще похуже, чем рысь, не говоря уж об иноходи, тем паче на такой вот дорожке, почти тропинке, дождь бьет в спину, плащ тяжелеет, намокшая шляпа давит на голову, выехали утром, сейчас еще день, а ощущение, что напали на землю сумерки, все серо, ничего не видно, вот только вырастает впереди некая плохо различимая громада — Абеляр внезапно придерживает лошадь и, обернувшись к Каблукову, говорит: — Все, это и есть замок Фридриха.
Они подъезжают ко рву, окружающему замок, мост поднят, Абеляр чертыхается, но внезапно в его руках появляется большой рог и бывший единорог (каламбур принадлежит не Каблукову) оглушительно трубит, нарушив мрачную, дождливую тишину. Из замка не доносится никакого ответа, Абеляр трубит еще раз, наконец–то скрипят ворота на той стороне рва, и зычный голос спрашивает, чего надобно странникам в замке князя Фридриха Штаудоферийского (как потом Каблуков не пыжился, сам он так ни разу и не смог выговорить фамилии доблестного князя). Абеляр столь же зычно кричит, что это благородный Абеляр, известный еще под именем Белого Единорога, старый знакомец досточтимого Фридриха, случайно оказался в этих местах с одним добрым приятелем, и теперь вот они хотели бы засвидетельствовать князю свое почтение и распить с ним кувшин доброго вина, если, конечно, князь не занят. Им велено обождать, ворота вновь скрипят, и наступает тишина, прерываемая лишь шорохом все еще идущего дождя. Сумерки наконец–то сгустились, хотя, может, это туман. Д. К. уже плохо различает не то что Абеляра, но и свою лошадь, как бы тоже ставшую частью и дождя, и тумана, но вновь скрипят ворота, слышится звук опускаемого моста, вспыхивает яркий свет факела, и все тот же зычный голос возвещает, что князь Фридрих Штаудоферийский будет рад увидеть своего старого друга, благородного Абеляра, также известного ему под именем Белого Единорога, а заодно и его приятеля, познакомиться с коим он надеется в самое ближайшее время.