— Боже! — шепчет Каблуков, отчего–то все чаще и чаще прибегая к упоминанию Всевышнего. — Боже, так ведь и оглохнуть можно.
Абеляр смеется и садится на прибрежный песок. — Отдыхай, Джон Иванович, — говорит он Каблукову, — подождать надо.
Д. К. ничего не остается, как сесть рядом, вытянуть ноги и запалить очередную сигару, хорошо все–таки, что князь оказался способен на такой подарочек, время летит быстрее и незаметнее, когда сидишь вот так на бережку да попыхиваешь сладостно–крепким дымком, а, Абеляр? — обращается Каблуков к напарнику.
Тот ничего не отвечает и смотрит на реку, на которой как раз в этот момент появилась плохо различимая точка. Вот только откуда она взялась, ведь еще минуту–две назад там ничегошеньки не было, а сейчас точка, и приближается она очень быстро, увеличивается в размерах, уже и парус видно, странный, прямоугольный парус, грязно–серый, колыхающийся над грязно–серыми водами.
Вскоре лодка подплывает к берегу и из нее соскакивает на песок чернобородый мужчина восточного типа, не очень молодой, лет сорока, в длинном широком халате — пестром, ярком, столь неподходящем всему, что вокруг.
— Здравствуй, здравствуй, благородный Нострат, — обращается к незнакомцу Абеляр, — смотри–ка, совсем недолго мы тебя ждали.
Незнакомец улыбается в ответ, наклоняет голову, то ли прислушиваясь к чему, то ли просто выказывая таким образом расположение к двум приятелям, а потом медленно и распевно говорит: — Давайте в лодку, господа хорошие, времечко–то не ждет, да и дел у Нострата много.
— Что же, Каблуков, вперед! — приглашает Абеляр и сам быстренько устремляется к лодке.
Д. К. следует его примеру, Д. К. совсем потерял голову, Д. К. боится и лодки, и этого армянина (при ближайшем рассмотрении именно армянином оказался загадочный чернобородый мужчина, да и фамилия у него Пезишкян), но что поделать, ведь отказаться от предстоящей поездки Каблуков не может, ибо куда тогда ему, бедному, податься? Вот именно, что некуда, и он переваливает через борт и плюхается на ближайшую скамейку, покрытую вытертым бархатным ковриком.
— С лошадками попрощайся, — говорит Каблукову Абеляр.
Джон Иванович смотрит на берег, лодка ходко бороздит речные волны, лошадки тают и скрываются в прибрежном тумане (странно, то тумана нет, то он есть). Каблуков машет им рукой, а потом откидывается спиной к мачте и тупо смотрит на воду за кормой, серую, все так же быстро бегущую воду, куда, зачем?
— Поспи, Джон Иванович, — предлагает Абеляр, — вот укройся, — и он кидает Каблукову что–то вроде лошадиной попоны.
Каблуков послушно укутывается и закрывает глаза, тихо, лишь плеск воды да поскрипывание мачты, да шорох паруса, да молчащие Абеляр с этим загадочным Ностратом, кто он, откуда, какое отношение имеет к князю и к поискам этой самой двери из одного времени и места в другое время и место, что это за Харон, что за ладья?
Тут Д. К. наконец–то засыпает, и сон его на удивление безмятежен, он спит как младенец, спит долго и без сновидений, лодка все плывет и плывет, опять наступает ночь, а Каблуков спит, когда же он открывает глаза, то все вокруг залито ослепительным солнцем, еще утро, но уже чувствуется наступающая жара, и лодка покачивается на иссиня–веселой морской волне поблизости от незнакомого, желто–зеленого (песчаная полоса и зеленые деревья) берега.
— Все, Каблуков, — говорит ему Абеляр, — приехали.
— Приехали, приехали, — утвердительно качает головой Нострат.
Каблуков скидывает попону и нежится на солнышке. Ему хорошо, вот только очень хочется есть, проспал сутки, а во рту ни крошки не было. — Сейчас, — будто угадывая его мысли, говорит Нострат, — сейчас немного покушаем, чем Бог послал.
— Ну и что он послал? — интересуется Каблуков.
Нострат хитро улыбается, берет с кормы большую матерчатую сумку и прыгает в воду. — Пойдем, — говорит Каблукову Абеляр. Д. К. ежится и тоже лезет в воду. Она теплая, она ласковая, теплая, ласковая морская вода, ничего все же Каблуков не любит так, как море, эх, жить бы где–нибудь в маленьком городке на морском побережье, чем плохо?
Нострат достал из сумки большой круг белого, крепко пахнущего сыра, несколько луковиц, пару больших лепешек, завернутых в грязно–белую тряпку, да небольшой глиняный кувшинчик с вином. — Прошу, господа хорошие, — позвал он Абеляра и Д. К., похлопав ладонью по песку. Трапеза получилась короткой, но на удивление сытной. Каблуков даже собрал в ладонь и стряхнул себе в рот все крошки, оставшиеся от сыра и лепешек, а потом радостно пощупал набитый и набульканный вином живот. — Есть в жизни благодать, — молвил Д. К., нежно поглядывая на Нострата.