Глава четвертая,
в которой едят лангустов, пьют «Божоле», Лизавета расстегивает лифчик, а потный Каблуков снимает с себя смокинг
…но продолжим. Слова эти не случайно так часты на страницах моей исповеди. Ведь это не просто забавное словосочетание, а родовой девиз нашего рода, рода Каблуковых, возникший еще тогда, когда даже прапрадед моего безумного папеньки (а мой — что, прапрапрапрадед? или еще одно «пра»?) не был в проекте, как не был в проекте и прапрадед прапрадеда моего безумного папеньки и даже… Пора остановиться, а то меня сразу же тянет рассказать историю отцовского прапрадеда, что, впрочем, я вскоре и сделаю (ведь исповедь же), но пока надо описать тот самый родовой герб, на котором и начертан наш фамильный девиз, вот так:
…но продолжим,
запятой там, естественно, нет, она просто понадобилась мне сейчас, а есть лазоревое поле, вписанное в геральдический щит, по лазоревому полю идет косая червленая полоса, пересекаемая тремя фаллообразными фигурами. Собственно надпись же идет в левой верхней половине щита, и что все это значит, мне, естественно, не может сообщить никто, ведь та единственная папенькина тетка, что нашлась, когда я пребывал уже в зрелом возрасте (то есть перейдя ту черту, которую не удалось преодолеть моей бедной маменьке — напомним, она прожила всего двадцать пять лет), кроме того, что завещала мне весь семейный архив (состоял он из двух тоненьких папок, в одной — этот самый фамильный герб с надписью, да еще жалованная кем–то из императоров российских грамота, подтверждающая благородство рода Каблуковых на вечные времена, а во второй — свод разрозненных событий из прошлой жизни моего рода, записанных тетушкой еще в то время, когда она не пребывала в маразме, ведь встретились мы, когда ей было под девяносто), не смогла сообщить ничего, а только плакала и говорила: