В магазин вошел еще один клиент. Кулвиндер на мгновение задумалась: не поднять ли такой шум, что парню придется подчиниться ради сохранения спокойной рабочей атмосферы. Но это не имело никакого смысла. Повернувшись к стеклянной двери, Кулвиндер поймала отражение лица Акаша. Взгляд молокососа был полон ненависти. Она вознесла быструю молитву за сына Мунны Каур. «Пусть он найдет равновесие и умеренность во всем; пусть прислушивается к себе, а не к шуму, издаваемому окружающими». Шум. Ничего другого «Братья» не создавали. Они орали и топали на весь Саутолл, но после того, что Кулвиндер пережила вместе с вдовами, спасая Никки, «Братья» ее не пугали. Женщина заметила, что теперь их стало меньше на Бродвее, а перед тем, в храме, видела, что один из них, как истинный сикх, прислуживает в лангаре, а не следит, как прежде, за женщинами на кухне. «Теперь они нас побаиваются», — заметила Манджит. Но разве «Братья» и раньше не боялись? Ныне же они ощутили всю силу женского могущества. «Теперь нас больше уважают», — поправила ее Кулвиндер. Манджит кивнула и похлопала приятельницу по руке.
Выйдя на улицу, Кулвиндер достала мобильник и пролистала список контактов, остановившись на Никки.
— Привет, — сказала Никки.
— Говорит Кулвиндер.
Последовала пауза.
— Сат шри акал, Кулвиндер.
— Сат шри акал, — ответила Кулвиндер. — Как ты себя чувствуешь?
— Я… ну, нормально, — послышался нервный смешок. — А вы?
— Я тоже нормально. Ты вернулась домой?
— Да. Давно, несколько дней назад.
— Некоторое время поживешь у мамы?
— Наверное. Я не могу вернуться в старую квартиру.
— Много вещей сгорело?
— Ничего ценного. Самое главное, я сама жива — благодаря вам. Я обязана вам жизнью, Кулвиндер. Вообще-то я хотела позвонить вам раньше, но не знала, что говорить: «спасибо» или «извините».
— Тебе не нужно извиняться.
— Нужно. Я обманула вас, заставила думать, что учу этих женщин читать и писать. Мне очень стыдно.
Кулвиндер замялась. Хотя она позвонила Никки не затем, чтобы напрашиваться на извинения, ей было приятно их услышать.
— Да уж ладно, кто старое помянет… — ответила она, довольная тем, что сумела воспроизвести эту поговорку на английском.
— Весьма великодушно с вашей стороны.
— Это точно. Если бы ты прилежно учила женщин писать, они бы не насочиняли таких историй, — заявила Кулвиндер, думая про себя: «Какая это была бы потеря» и жалея, что не сумела всучить рассказы пареньку-копировальщику. — Я кое-что прочла, — добавила она.
— И что вы думаете?
Кулвиндер услышала тревогу в голосе Никки.
— Я ведь спасла тебя из горящего здания, — сказала Кулвиндер. — Они мне очень понравились.
Никки непринужденно расхохоталась — совсем как Майя. «Не скаль зубы, — обрывала когда-то Кулвиндер свою дочь-подростка. — Мужчины решат, что ты зазываешь их повеселиться». Такими словами еще в юности предостерегала ее мать. Теперь же Кулвиндер сама расхохоталась вместе с Никки; их дружный, радостный смех принес ей удивительное облегчение.
— Мне хочется, чтобы эти истории разошлись по всей общине, — сказала Кулвиндер. — Не только среди вдов, знающих про наши занятия.
— Мне тоже.
— Я пыталась размножить их здесь, в Саутолле, но парень из копировальной мастерской отказался принять у меня заказ. Есть ли поблизости место, где можно сделать копии? Я заплачу из своего кармана. И переплет сделаем. Может, найдем кого-нибудь, кто нарисует обложку?
— Вы уверены? Это может навлечь на вас еще больше неприятностей, — ответила Никки. Кулвиндер была удивлена и тронута заботой, звучавшей в голосе девушки.
— Уверена, — ответила она.
Кулвиндер вернулась домой, все также крепко прижимая папку к груди. Динеша в саду уже не было, а столб с почтовым ящиком был вытащен из земли и аккуратно положен на газон.
— Куда же почтальон будет опускать письма? — спросила она мужа.
— Это всего на один день. Динеш завтра вернется. — Сараб покосился на папку. — И что ты с ними сделала?
— Увидишь.
Краем глаза Кулвиндер снова заметила тень в доме Тарампал.
— Там кто-нибудь есть? — спросила она Сараба, кивнув в сторону здания напротив. — Я все время замечаю там какое-то движение.