За год до выпускных экзаменов Никки отправилась с родителями в Индию, где они усердно посещали храмы и просили мудрецов-пундитов дать дочери необходимые наставления, как преуспеть в жизни. Один из мудрецов велел Никки умозрительно представить себе желаемую карьеру, а сам затянул молитвенные песнопения, дабы превратить ее грезы в реальность. Но все мысли тотчас улетучились у девушки из головы, и первозданная пустота стала видением, ниспосланным ей богами. Как обычно перед поездкой на родину, Никки получила строгий наказ, что следует и чего не следует делать в присутствии старшего брата отца, у которого они останавливались: не ругаться, не упоминать о друзьях мужского пола, не возражать и говорить по-пенджабски, выражая благодарность «за эти летние уроки, которые, мы надеемся, напитают твои культурные корни». За ужином, когда дядя стал расспрашивать Никки про пундитов, она едва сдержалась, чтобы не ответить: «Убогие шарлатаны. С тем же успехом я могла бы попросить своих приятелей Митча и Баззу погадать мне по руке». За дочь ответил папа:
— Никки, наверное, пойдет в юристы.
Так решилось ее будущее. Отец отмахнулся от сомнений девушки, напомнив, что она получит надежную и респектабельную профессию. Это придало ей уверенности лишь на время. В первый же учебный день в университете Никки явилась не на ту лекцию, и в течение года донимавшее ее беспокойство только нарастало. После того как на втором курсе она едва не завалила экзамен, преподаватель вызвал ее к себе и заметил: «Видимо, это не твое». Он имел в виду исключительно свой предмет, но Никки осознала, что это утверждение применимо и ко всему прочему: занудным лекциям, учебникам, экзаменам, групповым проектам, срокам сдачи. Она сказала себе: «Просто это не мое» и в тот же день ушла из университета.
Страшась сообщить родителям, что бросила учебу, каждое утро Никки по-прежнему уходила из дома со своей винтажной кожаной сумкой «Кэмден маркет» и принималась бродить по Лондону: его прокопченное небо и старинные башни представляли идеальную декорацию для ее терзаний. Разделавшись с университетом, девушка испытала некоторое облегчение, зато стала маяться от безделья. Однако после недели бесцельных блужданий нашла себе занятие: начала посещать протестные митинги вместе со своей лучшей подружкой Олив, волонтерившей в организации под названием «Британские воительницы». Поводов для протестов хватало. На третьей странице «Сан» по-прежнему печатали фотографии моделей с голой грудью. В рамках новой политики жесткой экономии было вдвое сокращено финансирование кризисных центров для женщин. Журналистки, работающие в зонах боевых действий за рубежом, подвергались преследованиям и нападениям. В Японии продолжалось бессмысленное истребление китов (это не женская проблема, но Никки было ужасно жаль китов, и она приставала к прохожим, предлагая подписать гринписовскую петицию).
И только когда папин друг предложил Никки стажировку, ей пришлось признаться, что она бросила учебу. Отец никогда не повышал голос, это было не в его стиле. Он отдалялся — таков был его способ выказать свое разочарование. Во время долгой ссоры, последовавшей за признанием Никки, папа и дочь засели в разных комнатах, а мама и Минди курсировали между ними. Но и до крика чуть было не дошло, когда отец составил список качеств Никки, подходящих для юридической карьеры.
— У тебя такой потенциал, такие возможности, и на что ты их тратишь? Ты прошла почти половину пути. Какие у тебя теперь планы?
— Не знаю.
— Не знаешь?
— Меня не слишком тянет к юриспруденции.
— Не слишком тянет?
— Ты даже не пытаешься понять! Просто повторяешь за мной, как попугай.
— Повторяю, как попугай?
— Папа, — вмешалась Минди. — Успокойся. Пожалуйста.
— Я не стану…
— Мохан, у тебя ведь сердце, — предостерегающе сказала мама.
— А что у него с сердцем? — воскликнула Никки и с беспокойством посмотрела на отца, но тот избегал ее взгляда.