Я бы попал в психиатрическую больницу, кабы не сосед: буддист и пацифист, с бородой до пояса. Он ухаживал за мной, как за ребенком: дежурил у постели, промывал загноившиеся глаза, кормил, осторожно выпытывал, что со мной. Я все ему рассказал. На следующий день он организовал «Кружок защиты сиамангов» при своем комитете «Янки, вон из Вьетнама!». Я встал. На митингах носил транспарант «Будем, как сиаманги! Давайте жить любовью и искусством!»
Лозунг принес мне известность. Меня пригласили на радио «Вместе». Я вел цикл антивоенных передач, после каждого эфира отвечал на звонки слушателей. В программе, посвященной Пьеру и Мари Кюри, я назвал этих ученых «лучшим научным дуэтом всех времен в стиле сиамангов». И тут позвонил однокурсник. Задыхаясь от смеха, он фыркнул в трубку: «Дружочек! Ты забыл о рогах, которые Марыся наставила Петруше? Хватит идиотничать. Возвращайся к работе!»
Мне стало стыдно. Прямо с радиостанции я отправился к парикмахеру — избавляться от бороды и волос до плеч. Сел перед зеркалом и не узнал себя: я был совершенно сед. Так закончилась молодость: эпоха сиамангов и мирной жизни.
Я сменил зоологию на биоантропологию. Отважился на прыжок в ледяную воду: стажировку в лаборатории осеменения in vitro.[36] Руководил ею мой лютый враг: Робин Фальк, создатель теории эротоагрессии и стопроцентный хам. В качестве приветствия он вывел спермой на стеклянной двери «Любовь — это война». Едва я переступил порог, он бросился ко мне. Пронзал взглядом выпученных глаз, размахивал газетой. И орал: «Специально для тебя, голубь мира! Одна “звезда” отравила другую. Четверть века танцевали вместе. Этим летом он влюбился в теннисистку. Следы мышьяка в стакане с “кровавой Мери”».
Фальк ухватил меня под руку и потащил к микроскопу, бормоча: «Сейчас увидишь, что такое настоящая война. Они бьются за яйцо, как за Елену Троянскую!» Он имел в виду сперматозоиды. И, в сущности, был прав. «В сущности», потому что с тех пор, как Фалька бросила жена, первоклассный ученый заделался мизогинистом. Теперь он с пеной у рта доказывает, будто сперматозоиды не только соперничают между собой, но еще и ведут ожесточенную борьбу с «чужаками». Он вбил себе в голову, что в яйцеводах «пяти процентов женщин» сперма биологического отца должна победить сперму его конкурентов. Да, случается и так. Но как он вычислил процент рогоносцев?
Стажировка в лаборатории Фалька довела меня до белого каления. Но оказалась полезна. Осеменение многое помогло мне понять. Если агрессия управляет процессом оплодотворения (а нет сомнений, что дело обстоит именно так), это оказывает влияние на половую жизнь и любовь. Ревность, например, представляется мне сегодня своего рода тенью агрессии осеменения. Чтобы соединиться с одной яйцеклеткой, одному сперматозоиду необходимо одержать верх над огромной армией конкурентов. Для продолжения рода необходима пара: всего-навсего, не больше. Теперь я нередко задумываюсь, не отражают ли наши чувства в момент оргазма акт оплодотворения. Знаешь, что я имею в виду? Ощущение, что вы с партнершей (или партнером) находитесь на необитаемом острове, в космической капсуле, на пустой планете. На это, в свою очередь, накладывается, вероятно, «прапамять» о единстве матери и плода. Так можно бы объяснить переживание равновесия между «войной», предшествующей оплодотворению, и «миром», который наступает потом. Но это, разумеется, метафоры. Отнесись к ним с должной мерой осторожности.
«Война» Фалька подвигла меня на разработку компромиссной теории, которая учитывала бы и «мир», и «войну», а также все прочее. Этому чертовски трудному предприятию я дал рабочее название «теория панэротической сублимации». Там, где у Робина любовь заканчивалась, у меня она начиналась. Энергия, генерируемая подсознательным (биологическим) стремлением к соитию, фильтруется тканью. Какой? Без сомнения, мозговой, но, возможно, не только. «Фильтрация» оставляет «следы» (вероятно, в ядрах клеток). Твой соотечественник Стендаль воспользовался в «De l’amour»[37] блестящей метафорой «кристаллизация любви»: уподобил любовь «ветке», помещенной в «соляную шахту» (наши внутренности) и обрастающей кристалликами соли. То, что я именую «следами», — химические модификации, результат эротического опыта.