На следующий день, вернувшись из школы, я нашла отца на диване. Он лежал — лицо серое, глаза закрыты. Мама сказала, что он обнаружил свой кабинет запертым, очень встревожился и вернулся домой. У отца оказалось воспаление внутреннего уха. Выздоровев, он стал много времени проводить с детьми. Иногда забирал из школы брата, чаще меня. Тогда мы шли домой кружным путем, через Уяздовский парк. Начались заморозки, я рвалась к пруду. Проверить, замерзла ли уже вода, покормить уток.
Я как раз крошила им свой второй завтрак, отец сел на скамейку. «Эвуня!» — неожиданно позвал он. Я обернулась. Рядом с отцом стояли двое незнакомцев. Старший — в элегантном пальто, у младшего, одеждой никак не выделявшегося, были на носу круглые очки. Охваченная любопытством, я подошла и услышала, что отец пытается объясниться по-французски. Он пробормотал что-то вроде: та fille[56] отлично parle frangais.[57] Я non, pardon[58] — и смутился. «Bonjour»,[59] — сказала я, краснея за отца, который с явным облегчением обратился ко мне: «Эвуня, это Monsieur[60] посол de France.[61] Ты будешь нашей переводчицей, ладно?»
До чего избирательна память, согласитесь, господин профессор? Слова отца я запомнила точно, остальной разговор — лишь в общих чертах. Мне показалось, что посол очень обрадовался встрече, отец — меньше. Я была так взволнована ролью переводчицы, что у меня началась икота. Тщетно пытаясь ее побороть, я перевела отцу «выражения глубокого сожаления и горячей благодарности от французского правительства», на которые он ответил кивком. На вопрос посла, что послужило истинной причиной — господин Хласко или чересчур либеральная культурная политика господина министра? — отец почесал в затылке. А я, залившись краской, пробормотала, что мой папа — ужасный молчун, что, впрочем, было правдой.
Господин в очках взглянул на меня с симпатией, отец погрозил пальцем, буркнул: «Я не назначал тебя пресс-аташе, та fille» — и улыбнулся своей волчьей улыбкой. Ища поддержки, я взглянула на господина в очках. Но он уже не смотрел на меня. Он не отрывал глаз от отца, и у меня мурашки побежали по спине. Впервые в жизни я видела, чтобы мужчина так глядел на другого мужчину.
Потрясенная, я тоже посмотрела на отца. У него было продолговатое смуглое лицо, длинный нос, выдающиеся скулы, идеальная кожа, ровные белые зубы, полные губы, всегда яркие. Темные волнистые волосы с проседью на висках. Крутые дуги бровей подчеркивали блеск светлых глаз — грустных, даже когда он смеялся. Я знала, что отец красив. Не знала, что настолько.
Отец испугался. Закусил губу, нервно пригладил волосы. Не зная, что предпринять, положил руку мне на плечо. Стоя так рядом с ним, я испытала странное ощущение: мне показалось, что я вижу нас словно со стороны: невысокого отца и себя, не по возрасту рослую двенадцатилетнюю девочку. Мы были почти одного роста — красивая пара. Заметил ли это незнакомец? Да, и чуть отступил. Поправил шарф, уставился на воду. Я гордилась собой, но мне было не по себе.
И не только мне. Отец переминался с ноги на ногу. Посол заговорил о погоде и господине Фуко, который недавно прибыл в Варшаву на место преподавателя французского языка в Центре французской культуры. Центр был открыт стараниями отца, которого посол еще раз поблагодарил за активное культурное сотрудничество с Францией. Он упомянул Жерара Филипа, который в то время казался мне красивейшим мужчиной на свете.
Отец уступил моим просьбам и пригласил актера в Польшу. В предвкушении его визита я потратила все карманные деньги на фото, от перевозбуждения неделями не могла уснуть. Когда «воплощение дьявола» наконец переступило наш порог, излучаемое им сияние оказалось более ослепительным, чем на экране. И что с того! Актер разговаривал только с мамой, со мной не перемолвился ни словом. Когда он наконец ушел, я разорвала и выбросила снимки. В парке я отомстила ему еще раз. Посол сказал, что господин Филип просил господина министра от его имени «поцеловать ручки уважаемой супруге». Наглую просьбу я вообще не стала переводить.