Милой госпоже профессор было известно о трех моих «А»: анорексии, абнегации, агрессии. Желая помочь маме, милая госпожа профессор меня опекала. Обедала вместе со мной. Готовила ужин, ходила за покупками. Мыла и одевала. Без милой госпожи профессор я была бы черт знает кем: в драном оранжевом комбинезоне, в опорках из тряпья. Я без памяти влюбилась в милую госпожу профессор. Засыпала ее любовными письмами.
Милая госпожа профессор добилась больших успехов в науке. Приобрела международную известность. Посредственные сотрудники ей завидовали. Распускали слухи: будто она латентная лесбиянка. В этой лжи я и погрязла. Из любви проклюнулась ненависть. Из ненависти вывелись галлюцинации. Милая госпожа профессор обернулась Ужасной Тоши. Она просачивалась в замочную скважину. Насиловала меня во сне. Обещала: уж я тебя отдеру.
Я написала вам, уважаемый господин профессор, донос. Подделала на чеке подпись моей преданной мамы. Купила билет в Нью-Йорк. Прилетела. Не помню, что было дальше. От моей дорогой госпожи доктор знаю: на следующий день я распаковала чемоданы в Центральном парке. Разделась догола. Вынула тампон: из меня полилась кровь. Я каталась в ней. Орала. Сбежался народ. Кто-то вызвал полицию.
Очнулась я в больнице Белсайз. Привязанная к кровати. Рядом сидела моя дорогая госпожа доктор: американка японского происхождения. В блокноте она отыскала мамин телефон. Та рассказала ей: я появилась на свет недоношенной, с родовой травмой; единственный внебрачный ребенок. Отца не знала. Зато видела его в себе: за километр. У меня рост 190 см, фиалковые глаза, кудрявые каштановые волосы, длинный нос. Моя дорогая госпожа доктор считает: смешанная красота — самая привлекательная. Восточный разрез глаз прелестно контрастирует с фиалковым цветом.
В тринадцать лет я хотела выколоть себе глаза. Потерять себя из виду — дитя гейши и какого-то солдата. Мания свила во мне гнездо после первой менструации. Моя дорогая госпожа доктор говорит: менструация — гормональная революция. Я отвечаю: это — катастрофа.
После начала менструаций я начала расти как на дрожжах. Нос удлинился. Волосы посветлели, стали виться. Из меня вылезло заморское чудище. В наказание: за мамин грех. За что она продалась: за несколько пар капроновых чулок, за плитку шоколада? Так же гейша поступит и со мной. Вырастит из меня майко. Продаст в бордель.
Все это было измышлениями больной головы. Публичные дома закрыли американцы. Моя преданная мама была полной противоположностью гейши. Она родилась в Нагасаки. Во время войны училась в университете в Киото. Родители были христианами-буддистами. Вместе с младшим братом жили возле храма: в ста метрах от эпицентра. От их дома не осталось и щепки.
Моей будущей преданной маме было тогда девятнадцать лет. Она оказалась совершенно одна. Без средств к существованию. Через год забеременела. Могла сделать аборт. Могла отдать меня чужим людям, в приют. Теперь я это понимаю: благодаря моей дорогой госпоже доктор. Наконец я вижу перед собой мою преданную маму, какой она была на самом деле: вечно заваленная работой секретарша японо-американской адвокатской фирмы.
Моя преданная мама получала мало, постоянно подрабатывала. По воскресеньям печатала на машинке. По ночам вязала крючком. Всегда брала половину отпуска. Зато она дала мне образование: как мальчику из хорошей семьи. Я учила иностранные языки. Играла на скрипке и в теннис. Состояла в лыжном клубе. Моя преданная мама баловала меня. Я ненавидела ее за свою сломанную жизнь.
Мы жили в центре Токио: в районе художников, иностранцев. Никто меня не дискриминировал. В школе я была не единственной метиской. В моем классе училась получешка-полуяпонка. Я сидела за одной партой с дочкой соседей: литовских евреев. Когда началась война, им помог наш консул в Вильно: дальний родственник моей преданной мамы. Он многих тогда спас: выдавал транзитные визы для въезда в Китай. После войны ему за это досталось. Он был отправлен на пенсию: нищенскую. Зарабатывал уроками. Со мной занимался разговорной речью. Научил меня писать заявления и письма. Это ему я обязана хорошим французским.
После того как я сбежала из Токио, моя преданная мама умерла от сердечного приступа. Я пыталась покончить с собой. Меня спасли. Я много недель пролежала привязанная к кровати. Потом в летаргии. Ходила под себя. Меня кормили через капельницу. Вытащила меня моя дорогая госпожа доктор. Она сидела рядом со мной и шептала: «Мама знала о твоей болезни. Мама тебе простила. Ты встретишься с мамой на Островах счастья».