— Я ж тебя в куски порву, мальчик, — сказали в затылок, — прямо сейчас.
— Здесь? — Зверь обернулся.
— Снаружи, — ответил Агар, — выбирай оружие, Маугли. Сейчас же.
— Вертолеты, — Зверь обезоруживающе улыбнулся, — как вам понравится обрезание лопастями?
— На нас смотрит твой дедушка, — пейсатый задумчиво оглядел зал, — могу поспорить, ему будет интересно…
— Агасфер, — незнакомым голосом произнесла Лилит, — ты, кажется, увлекся, — пламя, адская бездна в безумных черных глазах, — Не смей расстраивать меня, проклятый, или я напомню Ему о проклятье.
— Заступница, — процедил Агар.
Зверь, в полном и окончательном обалдении смотрел на него, и пытался сам себя убедить в том, что ослышался. Как сказала Лилит? Агасфер?
— Лавры Мариам покоя не дают. Хочешь, чтобы любили тебя? Так я тебя люблю, я, понимаешь. А этот — он не умеет. Не дано ему. Не да-но. Не веришь, спроси у Сына Утра. Этот щенок, даже в Семье — выродок. Тем и ценен.
Не дожидаясь ответа, Агар… Агасфер? развернулся и пошел через зал, раздвигая встречных плечами.
— Это правда? — спросила Лилит.
— Правда.
— Так ты поэтому… эстетство, да? Красивая картина, красивая женщина, красивая машина…
— Машины в другом списке, — поправил Зверь, — там внешность не главное.
— Выродок, — повторила она, — тем и ценен. Нет, не верю. Даже Дрегор умел любить.
— Потому и погиб, — Зверь улыбнулся, — а я не умею. И ошибок его не повторю.
— Выродок.
— К вашим услугам.
— Убери полог, — ноздри ее гневно раздувались, взгляд стал требовательным и… да, осмысленным. Это пугало, — убери полог, немедленно. Сейчас. Здесь.
— Уверена? — спросил он, больше всего на свете боясь, что сейчас Лилит отвернется и просто уйдет. А она уйдет. Когда не останется тайн. Правда — довольно гадкая штука.
— Убери. Пожалуйста!
Он пожал плечами. И снял защиту.
И едва успел подхватить Лилит, которая, охнув, качнулась, не устояв на высоченных каблуках.
Она была прекрасна. Она была действительно прекрасна. Совершенна. В настоящем совершенстве должен быть какой-нибудь изъян, неровность, щербинка, за которую цепляется душа и, в мучительном восторге, не может сразу сорваться с этого крючка.
И не сразу не может.
Ее глаза, удлиненные к вискам, огромные и сумасшедшие.
Щербинка. Эта женщина безумна. Она прекрасна и в душе у нее хаос, и отвести от нее взгляд нет ни сил, ни желания.
Щербинка. За которую цепляется душа. Зацепилась. И нужно сорваться, с кровью, с болью, но сорваться обязательно. Потому что нельзя так, нельзя и все. Не его. Не ему. Не для таких, как он.
Лилит. Владычица. В глазах ее огненная бездна. Она сама — огонь. Она… Она прекрасна.
Мигает огонек перегрузки системы.
Недостаточно данных для анализа. Недостаточно. Программе не с чем сравнить полученную информацию, тем более, что ее и информацией-то не назовешь.
— Уведи меня отсюда, — шептала она, — уведи меня, пожалуйста. Мальчик. Чудо мое серебряное. Какой же ты, все-таки, глупый!
— Кто она? — спросила Сойка.
— Не важно, — ответил Зверь.
Сойка кивнула и выпрыгнула из салона.
Тут же сунулась головой с другой стороны, чмокнула в щеку:
— Сделай их. Ты — Вантала.
— Я Эрих, — жалобно сказал Зверь.
— Ты — лучший, — Сойка по-разбойничьи свистнула. И Стая поддержала ее воем, рычанием, безумной какофонией автомобильных гудков и ревущих моторов.
Карл тихонечко потрюхал на стартовую площадку.
Большие гонки. Раз в десять циклов. Что-то вроде «водяного перемирия» у режущих друг друга банд, что-то вроде моратория у грызущих друг друга политиков, что-то вроде примирения у демонов и христиан.
Большие гонки.
Спятившая еще в мозгах топографов трасса, бешеный червяк, гремучка, цапнувшая себя за хвост и подавившаяся погремушкой. Зубы разжать не может, сотрясается в судорогах кашля, корчится над пропастями, проползает впритирочку к отвесным скалам, прыгает через мосты.
Она меняется, эта трасса. Меняется, как многое здесь, в нижних землях Ифэрэнн. Она в одном постоянна — в безумии. Ее нельзя изучить. К ней нельзя привыкнуть. Ее можно лишь полюбить, так же, как любишь небо, машину… и женщину.
«Кто она?»
Суккуба, демоница, человек, огонь, госпожа, рабыня. Имя ей Лилит. Имя ей — любовь.
Но Сойке вовсе незачем знать об этом. Хотя бы потому, что Стае ничего не известно о Вантале. Ничего. Кроме имени. Да и его они предпочитают не помнить.