— И напалм в городе, — пробормотал Зверь, стараясь не рассмеяться. Еще очень хотелось дать Агару по морде.
— Точно, — тот словно бы даже подобрел, — хоть что-то ты понял. Ладно, Маугли, помни мою доброту. Портал тебе будет. По четырнадцатому шоссе, от столицы на север. Свернешь на третьем перекрестке. До входа на Нижние земли доберешься, я там, в валунах портал открою. Пшел вон!
И Зверь пошел.
Не он вел Карла — Карл вез его. По-прежнему единый организм — человек и машина. Сил хватало. Сил в избытке было. Закрыв глаза, Зверь лежал на заднем сиденье, слушал, как бьется сердце, как шуршит дорога под армированными колесами, как сигналят, проносясь мимо, встречные автомобили.
Машина-призрак. Джип без водителя, бесшумно несущийся по-над лентой шоссе. Скорость… Зверь прикинул «на глаз» — почти четыреста. Не так уж много. Хотя, конечно, не здесь. Это в Песках нормально. Или на гонках. А на обычной дороге явный перебор.
Тошно-то как! И больно, блин. Болит оторванная дверь. Ноет смятый, как бумага, металл. Фантомная боль в разбитом лобовом стекле. И пустота вместо сердца.
Бежать отсюда. Бежать. Как это сказала Лилит: «юный и смелый». Как Артур, пока его не сломали. «Сломанный» Артур — карающий ангел с глазами цвета яростного неба. Всем бы так ломаться. Куда там. Некоторые не ломаются. Скользят и гнутся. Узлом завязывать можно. Тройным морским.
Можно.
Завязывали.
Все суки.
Незадолго до нужной своротки, Зверь перебрался-таки за руль, добавил скорости и погнал Карла ко входу в Нижние земли.
Быстрее. Быстрее. Скользкий, гибкий, стремный упырь. Ха! Не умеет любить людей, ну и что? Зато умеет летать. И машины любят его. И эта дорога отдается им с Карлом, не за деньги — по любви, добровольно и радостно.
Все так же бесшумно — чему шуметь-то, двигатель накрылся — Карл, как сноровистый ослик, перебрался через россыпи валунов. Зверь огляделся. Ага. Вот оно — воздух рябит и мерцает, еще чуть-чуть и запляшет перед глазами марево миража: дорога, однополосное шоссе с россыпью звезд на обочинах. Дорога.
Зверь забрался на сиденье с ногами. Уперся подбородком в колени. Сидел тихий, задумчивый. Смотрел на портал.
— Дурак, — сказал себе грустно.
И Карл, кормой вперед, потрюхал обратно к пещерам.
Он нашел Лилит у себя дома.
Перед этим заехал в мастерскую, и четыре часа возился с Карлом под охи и ахи Богомола, который взялся быть на подхвате и, чего уж там, действительно оказался полезным.
Про победу в Больших гонках знали, кажется, уже все. И то сказать, времени-то прошло немало. Пока добирался до Агара. Пока… м-мать.
Скользишь и гнешься.
Да пока вернулся в Столицу.
Зато из «Драйва» Карл вылетел, как молоденький. Его, конечно, до ума еще доводить и доводить, чтобы прежняя прыть вернулась, но так, все-таки, лучше, чем тот труп автомобиля, на котором Зверь явился в мастерскую.
Ладно хоть, никто ни о чем не спрашивал. Этому они уже научились. Меньше знаешь — крепче спишь. Так-то вот, господа-слесари.
Оставил Карла в гараже. Поднялся домой. В перевернутую кверху дном квартиру.
Здесь были. Искали. Его искали, это понятно. А еще что? Да черт их разберет… угу, здесь и вправду больше некому. Что ж, устроили обыск по всем правилам, ничего, надо полагать, не нашли, может быть, понаставили «клопов». Не знают, дураки, что «клопы» здесь за пять минут встают на сторону идеологического противника.
Прибираться потом. Если время останется. Сейчас всех мыслей было — под душ, а потом — спать. Даже о ней не думалось. А что тут, собственно, думать? Сбежал, так сбежал. Женщины здорово не любят, когда их обменивают на жизнь и безопасность. Правильно, в общем-то, делают.
Она сидела у него в спальне, пила кофе из большой чашки и разглядывала папку с набросками. Так они и соскользнули на пол — сначала листы ватмана, этакий листопад, медленный цветной и шелестящий, за ними — светло-серая папка, а сверху, разливая черный, ароматный кофе — фарфоровая чашка.
Белая.
Безумные, диковатого разреза сияющие глаза.
— Глупый, — шептала она, плакала и смеялась, и целовала его, а губы у нее от слез были соленые, — глупый, глупый, что же ты наделал, мальчик мой, серебряный мой Волчонок, что же ты натворил? Зачем ты вернулся, хороший мой, любимый мой, глупый мой мальчик, зачем ты вернулся, почему не ушел? Зачем?
Это было похоже на небо. Звонкое, светлое, невероятное. Жаркое и нежное, упругое, податливое, покорное, бешеное. Вверх, вверх, вверх, тонкие струны натянулись и звенят, звенят в унисон, в ровно-изломанном ритме.