Ты маленькая песчинка! Несъедобная щепочка… Тьфу! Как-бы зубы об тебя не поломать! А впрочем, можно и выплюнуть бедолагу. И вот лежишь ты, как смятый лист бумаги из школьной тетради, как зажёванная ни на нет жвачка, к тому-же раздавленная чьим-то башмаком. Но ты упорно лежишь, цепляясь остатками последних сил за своё временное пристанище на земле или асфальте. Сил нет, но есть злость и упорство, которое рождается откуда-то из глубин души. Не-е-ет, братцы! Не-е-еет! Так просто меня не возьмёшь! И смятый лист можно расправить, и разгладить, и жвачку от грязи отскоблить, как это делает дурачок Женя с Дачной улицы. Но то жвачка, а ты человек, который может мобилизовать все свои силы в случае…
В случае чего? Не всё ли равно, в каком случае ты будешь оставаться человеком, и именно ЧЕ-ЛО-ВЕ-КОМ, а не тряпкой, о которую кто-то с удовольствием вытрет свои грязные башмаки.
— …этот проклятый влад довольно бездарная личность. Да, я не отрицаю, что он красив, прекрасно сложен, в меру умён, но не до такой степени, что-бы именно он являлся продолжателем рода человеческого. Много чести! И почему именно он? Почему не я являюсь Последним Потомком? Я! Почти властелин над этой землёй, почти царь, почти бог…
— Ма-а-у-у! Ну, насчёт Бога ты мой хозяин немного того-о, загнул-л…
— Молчи Бармалей! Ты такой же слабак, как и твой прежний хозяин. Помани тебя кровяной печёнкой, так ты и маму родную продашь… — раздался хриплый голос и грубый мужской смех.
— Ма-а-у-у! — обиженно протянул приторно-сладкий голос. — Ты не прав мой новый господин! И мой прежний хозяин вовсе не слабак, и я маму родную не продавал. Меня завербовали как вражеского агента, после долгих и упорных уговоров, но я патриот…
— Утю-тю-тю, как ты заговорил. Молчи уж, рыжая бестия! Не патриот ты, а предатель и шпион, если быть точным в определении. Рыжий рыжего спросил, чем ты бороду красил, а Бармалей? Чего надулся, как воздушный шар, того и гляди, лопнешь. Кто же тогда у меня за шафера сойдёт…
— Ну, уж нет, увольте! В машине ничего не смыслю, ещё и в кювет завезу…
— Что? Ха-ха-ха, Бармалей, вот начудил! Шафер — это свидетель на свадьбе, но не шофёр…
— Фу-у-у, а я так испугался… так испугался…
Голоса стали удаляться, и теперь уже ничего нельзя было разобрать в этом гуле. Сергей Викторович, с трудом оторвавшись от земли, сел, прислонившись к холодной, сырой и скользкой стене. В голове гудело, словно тысяча проводов подключено к одному источнику, во рту стоял странный вкус, толи гари, толи крови…
Так, надо сосредоточиться! Надо! Итак… Шла речь о свадьбе, где Бармалей шафер…
Чушь! Придумать такое можно только во сне. Что-бы этот подлый котяра был тут, и свидетелем на свадьбе? Если только на кошачьей свадьбе? А что тут такого! В феврале и марте все коты и кошки гулящие… Но что-бы коты были говорящие… Бред! Полный бред! Чушь собачья! Шафер! Такое бывает только во сне…
А это что? Вальс Мендельсона? Да нет, это Бах! Эта торжественно звучащая музыка возвещает о начале… начале…
Начало чего? Как-же болит голова, как она раскалывается на тысячу мелких осколков. Во рту вновь приторно пахнет кровью. Возможно, от высокого давления может пойти носом кровь. Ну нет! Этого нельзя допустить. Нельзя привлекать волков запахом собственной крови… Но что-то надо делать…Что?
— Встань и иди! — лихорадочно пульсирует мысль в висках. — Вставай! Ну же!
— Ма-а-у-у! Мой хозяин сейчас так занят, дорогая, так занят… Я тоже спешу. Извините, но мне не досуг-г-г-г…Вы ослышались, я сказал " не до суг". В а-а-ау-у-у! Вы одна… из них? Ах, вы соблазняете меня, моя рыжая мила-а-ашка-а…
Знакомый кошачий голос, ласково- приторный до тошноты, слышится совсем рядом. Бармалей всегда отличался хитростью, если не коварством. И к тому-же, уж очень охоч он был до местных кошек… Ну, погоди же старый ловелас, я поднимусь, и уж тогда тебе не миновать крепкой хозяйской руки и хорошей трёпки… Я сейчас! Лишь только крепче уцеплюсь за эту тяжелую парчовую портьеру…Есть! Как тяжело дышать. В воздухе пахнет застарелой пылью и плесенью, а в в этих складках тяжелой парчи сохранился запах духов Марины…
— Фу-у-у-у! Здесь так странно пахнет!! Ты не замечаешь, милая? Очень странно…
— Тебе всё время мерещатся посторонние запахи, паршивый кот! — грубый хриплый смех сопровождал речь женщины, совсем некрасивой, невысокой, с копной вьющихся огненно-рыжих волос. Она тяжело топает по полу, расхаживая в соседней комнате, мелькая в проеме двери, размахивая руками, словно солдат на плацу, или как ветряная мельница.