— Это я и сам вижу. На тебя достаточно только взглянуть и все становится ясно, без твоего признания. Иначе и быть не может, даже не надейся. — Заложив руки в карманы и выпятив грудь, Дыба слегка пошатнулся с пятки на носок. — Ты мне скажи другое: деньги на похороны приготовила или нет? Вот что для меня важно, а остальное совершенно не интересует.
— Приготовила, касатик, приготовила, об этом не беспокойся. Уже какой год с пенсии откладываю. А как же, старым людям без запаса никак нельзя.
Дыбе страшно захотелось спросить, где она прячет деньги, но не нашелся, как выразить это, чтобы не было слишком прозрачно, грубо, и он сказал:
— Вот теперь у нас с тобой конкретный разговор.
— И то правда. Ты, я гляжу, человек-то больно уж сердобольный. Вон, какой усталый, как будто всю ночь не спавши, а все ходишь, работенку подыскиваешь. Работящий, видать.
— Если бы. Просто некуда деться.
— Мне ведь восемьдесят шестой годок стукнул, — продолжала она. — Аль восемьдесят седьмой? Все равно умирать неохота. Хочется еще поглядеть на солнышко, на людей. Ведь ложиться в глубокую землю страшно и обидно, закопают, и не увидишь больше белого свету.
«Во! Гонит старуха!» — занервничал Дыба. — На больное место давит».
— Бабуля, ты меня достала своим речитативом. Кончай базар, мне капусту рубить надо.
Старушка недоуменно подняла глаза.
— Капусту еще рановато рубить, касатик. Ты бы мне грядки вскопал.
— Как скажешь.
Она замешкалась, посмотрела в лицо Дыбы, подумала: «Видно, у него тоже с памятью плохо дело». И спросила:
— Я вот опять насчет таблеток. Принести тебе, ай как?
— Бабуля, ты меня на колеса не сажай! Не надо никаких таблеток, лопату давай. У меня руки чешутся.
— Ты вот еще послухай, — собралась было продолжить старушка разговор, но Дыба перебил ее:
— Некогда мне слушать, лопату, говорю, давай, пойду потрошить грядки. Время — деньги, сама знаешь.
— Пойдем, касатик, пойдем.
Они прошли двором на огород мимо слежавшейся кучи органического удобрения, на вершине которой царственно произрастал жирный лопух в сиреневых бубонах, а на склонах — жилистая лебеда. Пахло преющим навозом. Старушка отыскала лопату, показала, где копать и собралась уходить, но остановилась. Дыба хотел тут же ее и придушить. «Но где потом искать деньги, — подумал он. — Старые — народ хитрый, так заныкают, что век не найдешь. Вон, фараоны, тысячу лет тому назад повымерли, а археологи до сих пор шныряют по могилам, все никак не отыщут их антиквариат». Подумал он так и принялся за непривычное для его рук дело. «Ничего, — настраивал сам себя он, — не Боги горшки обжигают». Старушка стояла, как и прежде, опершись на палку, а голова ее все клонилась и клонилась. Дыба время от времени поглядывал на нее и тревожился: «Как бы сама не умерла». У него вообще-то была мысль без всякой барщины припугнуть ее, заставить показать свою заначку, однако побоялся, что с испугу умрет преждевременно. Но не только поэтому Дыба взялся за лопату, точнее, совершенно не поэтому. Во время разговора со старушкой его озарила неожиданная мысль. Раз не удалось найти Эрудита, надо сделать так, чтоб он сам искал его. «Ведь он, без сомнения, уже знает о моем присутствии в хуторе и не спускает с меня своих глаз. Значит, попытается выбрать наилучший момент для внезапного нападения. Я предоставлю ему такую возможность».
Немного подремав, старушка очнулась.
— Копай, касатик, копай, а я пойду деньги приготовлю.