— Что я могу сказать? Ну, что бросается сразу в глаза… Взлохмаченные волосы, верхняя губа опухла, правая рука как-то странно поднята вверх. — Поднес фотографию поближе к окну. — На ней видны следы порезов… А это что за глубокая вмятина на лбу?
Хлысталов пожал плечами:
— Подобные повреждения судмедэксперты обычно характеризуют как «нанесенные тупым продолговатым предметом и опасные для жизни человека».
Велинов согласно покивал головой.
— Эта травма несомненно прижизненная, так как по краям вмятины — опухоль, — продолжал Хлысталов, водя пальцем по фотографии. — А вот тут, под правой бровью и на лбу, чуть выше переносицы, видишь?.. Хорошо различимые темные пятна?
— Очень напоминает проникающее ранение в голову…
— А по официальной версии… — Хлысталов потянулся за сигаретой, но Велинов положил пачку в карман. — А по официальной версии… Есенин страдал алкоголизмом, хулиганил, вел аморальный образ жизни и в конце концов — от безысходности — повесился… Но на фотографии нет характерных признаков смерти от удушения! Нету высунутого языка, что делает лицо висельника страшным… сколько я их перевидал за свою службу… — Хлысталов потянул и ослабил галстук, расстегнул ворот рубашки, словно не Есенина, а его, Эдуарда Хлысталова, сдавливала предательская петля. — Да дай ты мне сигарету, Леша. Все равно — днем позже, днем раньше.
— Лучше днем позже, — невозмутимо ответил Велинов. — Продолжай свои соображения.
— Ладно!.. Меня, Леша, особенно настораживает положение правой руки. Если труп висел, то рука должна быть вытянута вдоль туловища, ведь так?
— Я слушаю, Эд!.. Ты только не волнуйся, дело ведь давно минувших дней… преданья старины глубокой, так сказать.
— Не ерничай, Алексей! Не та ситуация! Или прекратим разговор.
— Прости, Эд. Не сердись! Ты ведь знаешь мой характер…
— Знаю! Иначе не обратился бы к тебе… Так вот, рука должна вытянуться вдоль туловища, а у Есенина она почему-то поднята вверх.
— Элементарно, Эд. Самоубийца, как только наступает удушье, инстинктивно начинает бороться за жизнь, предпринимает попытки вырваться из петли и поднимает руки вверх.
— Согласен. Но когда наступает смерть, руки падают вниз!
— Всегда?
— Всегда, Алексей! Всегда! В том-то и дело. Стало быть, трупное окоченение произошло в другом положении… А теперь глянь на второй снимок. Есенин лежит в гробу. Рядом стоят мать, сестры, жена Софья Толстая. Видишь, какие у всех лица… не скорбные, а испуганные. Сзади — первая жена Зинаида Райх уткнулась в грудь мужу Мейерхольду. И здесь все травмы видны на лице покойника… Значит, они действительно были? А?
— Откуда у тебя эти фотографии? — спросил Велинов, аккуратно складывая их обратно в конверт. — Их явно переснимали из зарубежного журнала. Я заметил по краям текст на английском языке.
— Глаз у тебя! Да, в наших изданиях таких фотографий я не видел… Мне их прислали на Петровку, давно. Судя по штемпелю, из Рязани… Когда-то я расследовал там крупное хищение…
— Ну и кто же их прислал? Для какой цели? — спросил Велинов, всматриваясь в спину человека, которого он приметил еще у могилы Есенина и который вот уже несколько раз прошел мимо их машины, каждый раз перекладывая портфель из руки в руку, и всякий раз он оказывался повернут в сторону машины Хлысталова.
«Наружка! — отметил про себя Велинов. — За мной вряд ли, стало быть, за Эдиком. Ай-яй-яй! Неужели наша контора заинтересовалась полковником Хлысталовым? Очевидно, делом, которое расследует этот «Дон Кихот в милицейских погонах»».
Чувство опасности, приобретенное Велиновым еще в бытность свою военным атташе в Вене, скомандовало ему: игра нешуточная, пора закругляться.
— Что, что ты говоришь? — переспросил он. — Прости, задумался, прослушал.
Хлысталов недоуменно посмотрел на друга.
— А мне казалось, что ты весь внимание. — Пожал плечами. — Аноним не сомневался, что я увижу на снимках признаки насильственной смерти и дам ход делу, а он сам так и останется неизвестным.
— Думаешь, боится? Чего? — И Велинов снова глянул в окошко.
— Вашего ведомства… В нашей стране всегда хозяйничала ваша контора. КГБ.
— ФСБ, — поправил Велинов. — И время сейчас другое… — Нащупав ручку на дверце, он начал крутить ее, поднимая стекло.
Хлысталов, заметив предосторожность Алексея, засмеялся:
— Ой ли! ЧК остается ЧК, под какой бы аббревиатурой она ни скрывалась. Аноним, видно, помнит, как любого сомневающегося в «светлом будущем» вы отправляли в пермские лагеря или в спецпсих-больницы.