Точнее всех понял поэму Н. Асеев (хотя в ситуации 1924 г. мог бы и промолчать): «Есенин […] написал… поэтическую иллюстрацию к сменовеховской теории проф.[ессора] Устрялова. […] запоздалое приравнивание коммунизма к петровской дубинке».
Хорошо, если читатель знает, кто такой Устрялов и что такое сменовеховство. А если — нет? Мировоззрение Есенина в это время — сознательно или бессознательно (скорее второе) — действительно в какой-то степени близко в сменовеховскому. Так что это за фрукт такой? Конечно, проще всего было бы сказать: не наше это дело заниматься ликбезом и отослать к соответствующей литературе. Да знаем мы своего читателя, не полезет он ни в какие справочники и энциклопедии, а тем паче монографии. Что ж, не желаете слушать специалистов, послушайте дилетанта.
Сменовеховство родилось в среде русской эмиграции в начале 20-х гг. Название полемично по отношению к известному дореволюционному философскому сборнику «Вехи», авторы которого выступили с критикой революционносоциалистической идеологии русской интеллигенции. Надо «сменить вехи», то есть от борьбы с большевиками перейти к их поддержке. Корни русской революции — в истории России. Большевики только воспользовались тектоническими процессами. Воспользовались дурно (разрушили храмы, поиздевались над крестьянством). Но теперь (имеется в виду НЭП) встали на путь исправления. И теперь наша задача не бороться с ними, а всячески помогать им совершенствоваться. Потому что только они способны создать сильную державу. А только в сильной державе может процветать искусство. (Ой ли?) Надо не сидеть в эмиграции, а ехать в Россию, чтобы помочь усилить национальную струю в идеологии. (Не «Интернационал» должен быть гимном России.) Себя сменовеховцы называли национал-большевиками. (Наши современные национал-большевики ведут свою родословную именно от них.) Главным идеологом сменовеховства был Устрялов Николай Васильевич (1890–1937). Троцкий и Луначарский всячески поддерживали сменовеховство[129].
Есенин работает над поэмой серьезно, с полной отдачей. Каждый день до двенадцати, не выходя из комнаты. «И пить не хочется», — передает его слова ленинградский поэт-имажинист, друг Есенина В. Эрлих, «…живу скучно, только работаю. Иногда выпиваем, но не всегда. Я очень сейчас занят. Работаю вовсю, как будто тороплюсь, чтобы поспеть» (С. Есенин — Г. Бениславской из Ленинграда в Москву).
Но вот поэма почти закончена. И тут уж Есенин, как сказали бы сейчас, «отрывается по полной программе». «Дорогой Иван Михайлович, выручай! Не выпускают. Пришли 100 рублей. Сергей» — эту записку И. М. Майскому (сотруднику журнала «Звезда») вручил какой-то неизвестный ему, подозрительный с виду человек, сначала не желавший говорить, где именно находится Есенин. Но Майский побоялся отправить деньги с ним (в те времена это была довольно крупная сумма), «подверг посланца тщательному допросу» и, выяснив, где Есенин, поехал к нему сам. «…из угла ко мне бросился Есенин. Но в каком виде! На нем была какая-то пестрая рубашка, белые кальсоны и тапочки на босу ногу. Волосы взъерошены, лицо бледное и испитое. «Ну, слава Богу, вы приехали! — воскликнул Есенин. — Я не смел просить Вас об этом». […] Несколько минут спустя Есенин ехал со мной на извозчике. На нем был затрепанный костюм с чужого плеча — узкий и короткий, который соблаговолила дать ему «хозяйка». Мне очень хотелось сказать Есенину то, что он заслуживал, но я взглянул на него и не решился… Горячая волна захлестнула мою душу: я чувствовал к нему и тревожную любовь, и острую боль. Мне был бесконечно дорог этот бледный, осунувшийся юноша, в котором так ярко горел большой, искрометный талант».
129
До сих пор точно не выяснено, было ли сменовеховство инспирировано большевиками, чтобы расколоть эмиграцию, или они только воспользовались этим движением.