«Накануне отъезда, совершенно трезвый, он долго плакал. В последний день грустная улыбка, вызывающая в близких жалость и боль, не сходила с его лица. Он действительно походил тогда на теснимого и гонимого» (В. Наседкин).
Приехал Есенин, разумеется, не в Персию, а в Баку. Поселился у Чагина. «Внимание ко мне здесь очень большое. Чагин меня встретил, как брата. Живу у него. Отношение изумительное […] Я хочу проехать даже в Шираз и, думаю, проеду обязательно. Там ведь родились все лучшие персидские лирики». Не выпустили. (Под предлогом заботы о его же безопасности и здоровье.) «Персидские мотивы» он заканчивает здесь, в Баку.
Неизвестно, что стало бы с его здоровьем в Персии, но в Баку он болеет беспрерывно. 8 апреля сообщает, что у него украли пальто, он простудился и в результате — воспаление надкостницы, «горло с жабой». Через несколько дней больница — подозрение на воспаление легких. Чагин в «Бакинском рабочем» не обижает Есенина публикациями, но в Москву постоянно летят телеграммы: денег, денег, денег. Бениславская в это время в Константинове, и поэтому не сразу откликается на его просьбы. Письма Есенина к ней становятся все более нервными и грубыми («Если сглупите, выгоню»), достается и сестре Кате.
После выхода из больницы, 1мая, он читает стихи на приеме, в честь С. М. Кирова. Даже лишенная всякой сентиментальности, заскорузлая душа большевика («Гвозди бы делать из этих людей») дрогнула: от «Персидских мотивов» Киров пришел в неописуемый восторг. И, как бы искупая вину за то, что автора не пустили в Персию, дает указание Чагину устроить поэту «Персию» в Баку.
«И вот уже на следующий день я такую иллюзия создал, — отчитывается Чагин если не перед Кировым, то перед современниками и потомками. Поселил его на одной из лучших бывших ханских дач с огромным садом, фонтанами и всяческими восточными затейливостями — ни дать ни взять Персия!» Жена Чагина дополняет описание этой восточной обители: «Дача была колоссальная: стройная тополевая аллея, несколько бассейнов. Один бассейн был очень красив, прямо сказочен. Он был огорожен круглой высокой каменной стеной, с чугунной витой решеткой наверху. Есенин часто в нем купался. И учил плавать маленькую дочку Чагина.
Но не в коня корм. Очень скоро Есенин снова в больнице.
С. Есенин — Г. Бениславской 11–12 мая из Баку в Москву:
«Лежу в больнице. Верней, отдыхаю. Не так страшен черт, как его малютки. Только катар правого легкого. Через 5 дней выйду здоровым. Это результат батумской простуды, а потом я по дурости искупался в середине апреля в море при сильном ветре. Вот и получилось. Доктора пели на разный лад. Вплоть до скоротечной чахотки. С чего Вы это, Галя, взяли, что я пьянствую? (А купание в апреле «по дурости», не по пьянке? — Л. П.) Я только кутнул раза три с досады за свое здоровье. Вот и все. Хорошее дело, чтобы у меня была чахотка. Кого хошь грусть возьмет».
Из больницы Есенин вышел действительно скоро. Но не здоровым. И тут же запил напропалую. Потом, в России, друзьям рассказывал о своей болезни в гораздо более пессимистических тонах. Один из таких рассказов записал В. Чернявский: «Его вид, его страшная уже не только похмельная осиплость заставили меня привязаться к нему с разговором о здоровье. Он стал рассказывать о тяжелой простуде, схваченной на Кавказе […] «Нехорошо было, Володя. Лежал долго (на самом деле — недолго. — Л. П.), харкал кровью. Думал, что уже больше не встану, совсем умирать собрался. И стихи писал предсмертные, вот прочту тебе, слушай […].
Оглянись спокойным взором, Посмотри: во мгле сырой Месяц, словно желтый ворон, Кружит, вьется над землей.