* * *
Понемногу снова начали скандалить.
Лола Кинел уволилась с должности секретаря после того, как Сергей попросил перевести своей Изадоре, что ему нужны другие женщины, например француженки.
Напоследок сказала: «Вы сволочь».
Есенин посмеялся.
Вернувшись в Париж, взяли нового секретаря — литератора А. Ветлугина (на самом деле его звали Владимир Ильич Рындзюн). Это был деятельный циник, носимый временем от белогвардейцев до сменовеховцев; его последняя на тот момент книжка имела название, много говорящее об авторе: «Записки мерзавца».
13 сентября российское генконсульство выдало Есенину и Дункан паспорта для проезда в США.
В Америку Айседора намеревалась ехать с ученицами своей московской школы, но советское правительство, подумав, отказало.
Можно, конечно, видеть в этом привычную неповоротливость бюрократической системы, можно разглядеть и целесообразный, разумный подход: отправить 25 детей на другой конец света — перелёты, переезды, стрессы. А если случатся провокации? А если кто-то из девочек заболеет? Да мало ли что…
Наверняка далеко не все родители одобряли задумку Дункан.
К тому же в Париже — правда, уже после отказа и, возможно, так отреагировав на него, — Айседора дала пару неожиданно взбалмошных и резких интервью: русские по-прежнему живут в дикости, большевики ни с чем не справляются, превращаясь в новую буржуазию, а её Есенина три раза в неделю могут брать под арест и угрожать расстрелом всего лишь за публикацию стихов.
Та часть прессы, что к большевикам была настроена неприязненно, не без удовольствия эти слова размножала и пересказывала.
Всё-таки, несмотря на месяцы совместной жизни, они так и остались людьми разных цивилизаций: Есенин, что и говорить, будучи прав во многих обобщениях, иной раз будто бы обиженно оценивал состояние культуры на Западе; Дункан, в свою очередь, говорила о России в традиционной европейской манере — безбожно сгущая краски.
Расстрелом Есенину точно никто не угрожал.
Айседора могла бы преподнести более сложную картину советской действительности, рассказав, что ей дали в безвозмездное пользование особняк эмигрировавшей балерины; что её саму, сопровождающих и, главное, учениц содержит на свои средства далеко не самое обеспеченное государство; что продукты на их стол идут с кремлёвских складов; что Есенин с его товарищами, которым якобы угрожают расстрелом, издают, зачастую мошенническим путём, десятки наименований своих книг, торгуют ими в собственных магазинах, владеют собственными кафе и разъезжают по гастролям практически в личном салон-вагоне, за что во Франции давно бы действительно сели в тюрьму, а в Советской России этого почему-то не происходит. Но тогда пришлось бы долго объясняться по каждому из перечисленных поводов, и, по совести говоря, картина для французского читателя запуталась бы ещё больше.
Может, только так, как говорила Айседора, и надо было говорить.
Для продвижения Есенина на французском рынке такие широкие мазки были вполне кстати: скорее раскупайте его стихи, пока не расстреляли!
За два дня до отъезда Есенина и Дункан в США, 23 сентября, в Париже вышла книжка Есенина «Исповедь хулигана».
Это было его первое зарубежное издание.
Издательство «J. Povolosky & С°», перевод Франца Элленса и Марии Милославской.
Отличное предисловие — всё того же Элленса:
«Его поэзия кажется возделанной, словно самые лучшие земли; но некоторые её фрагменты, на первый взгляд выглядящие дикими, похожи на русские степи, в которых столько людских следов — добрых, ужасных и скорбных — следовало друг за другом. К тому же у Есенина собственный язык, где сошлось вместе сложное и простое, язык очень лаконичный, без ненужных прикрас, полный страсти и энергии. Его стих — как будто слепок с натуры, но зачастую он походит на классический и охотно развёртывается вширь подобно александрийскому. Над восемью песнями „Пугачёва“ до конца поэмы словно веет дух Гомера».
В сборник, помимо «маленькой поэмы», давшей ему название и открывающей его, вошли «Пугачёв», «Кобыльи корабли» и шесть стихотворений: «Песнь о собаке», «Всё живое особой метой…», «Устал я жить в родном краю…», «Закружилась листва золотая…», «Песнь о хлебе» и «Дождик мокрыми мётлами чистит…», получившее название «Хулиган».
Это был праздник — первый видимый радостный результат всей поездки.
Ещё не всемирная слава, но хоть что-то…
Есенин внимательно рассматривал французские буквы.
Забавно: «Pougatcheff».