Делали так не со всеми — лишь с теми, кто оказывался под подозрением.
Есенин и Дункан, явившиеся из большевистской России, уже этим фактом вызывали вопросы; но ситуация была отягощена ещё и тем, что два месяца назад, уже после их выезда из России, в США вышел закон, по которому американка, вышедшая замуж за иностранца, автоматически лишалась гражданства.
У закона, впрочем, имелись свои юридические лакуны, и в этом предстояло разобраться.
Указание о их остановке на Эллис-Айленде дал американский министр юстиции.
Самым унизительным было, что на острове их собрались препроводить в помещение для иммигрантов.
— Я туда не пойду ночевать, — сразу объявила Дункан. — Лучше я сразу развернусь и уеду во Францию. Я американская гражданка.
— И я не пойду, — согласился Есенин.
Капитан парохода месье Мора с удовольствием пригласил Айседору, Сергея и Ветлугина переночевать на борту.
Сбежались журналисты. Сначала набились в каюту, где Айседора в своей манере полулежала на кушетке, а Есенин, почти как в первый раз, сидел подле неё на полу, и она гладила его по голове, время от времени говоря по-французски: «Успокойся, всё хорошо».
Потом все вышли на палубу, где Дункан задали множество различных, традиционно пустых вопросов. Есенин улыбался и молчал, чуть щурясь от фотовспышек.
Существует киносъёмка нескольких минут того дня. В Есенине чувствуется лёгкая остранённость, приглядка: ну-ну, скоро поймём, кто вы такие, — но вместе с тем уже и определённая привычка к вниманию. Он не скован, вполне органично позирует.
Впрочем, он сделал одну ошибку: достав сигару и закурив, стал очень глубоко, по-русски, затягиваться. Сигары не курят «в себя» — по крайней мере с такой силой.
Репортёры писали: «Его одежда из простого серого твида не отличалась от одежды обычного американского бизнесмена. Хотя Есенин не знает английского, он, склонившись над своей женой, одобрительно улыбался всему, что она говорила репортёрам. Казалось, что супруги искренне влюблены друг в друга…»
Айседора, стоявшая рядом с ним, была в белой шляпе, коричневом шерстяном пальто, по вороту и рукавам отделанном белым мехом, в красных сафьяновых русских сапожках. Она походила не столько на его жену, сколько на опекуншу, тётушку.
Предусмотрительно взяв с собой в сумочку французскую книжку Есенина, Айседора при первом же вопросе о муже сообщила:
— Это самый великий русский поэт. Он имажинист. Вы все узнаете его… Нет, я никогда не видела ни Ленина, ни Троцкого. И мой муж тоже. Он не политик. Он гений.
Когда Есенина спросили, кто его читатели, он перечислил: лучше всего понимают сочинённые им стихи бандиты, нищие, собаки, коровы и другие домашние животные.
«Выглядит он самым жизнерадостным большевиком из тех, кто когда-либо пересекал Атлантику…» — напишут журналисты.
Следующим утром отправились на Эллис-Айленд.
Есенин, завидев статую Свободы, поднялся, снял шляпу, отвесил лёгкий поклон и произнёс:
— Восхищаюсь тобой, старая девушка; но обстоятельства мешают нам познакомиться поближе.
Фраза тут же ушла в американские газеты. Но по версии самого Есенина фраза звучала так: «Бедная, старая девушка, ты поставлена тут ради курьёза!»
Видимо, Ветлугин, переводя его слова репортёрам, смягчил сказанное.
Самым безапелляционным образом был досмотрен весь их багаж — все 20 чемоданов; досмотр занял несколько часов, проверке подверглось даже нижнее бельё.
Если бы американцы снимали фильм о том, как Айседора въезжает в Советскую Россию, они бы не преминули показать, как дегенеративные красноармейцы, кривя в улыбках небритые лица, перетряхивают и разглядывают на свет её трусы. Но в России её так не проверяли. Её так проверяли на родине.
Книги Есенина на русском языке и его рукописи сначала рассматривали с лупой, а затем забрали для отдельного филологического изучения с переводчиком.
Подверглись досмотру все оркестровые и фортепьянные ноты, причём с Айседоры требовали объяснений по поводу содержания партитур.
Опрос на Эллис-Айленд длился два часа и временами проходил на грани лёгкого абсурда. Спросили в числе прочего о том, что Айседора и Сергей думают по поводу французской революции.
Айседора поклялась, что ей, как обозначено в паспорте, 38 лет, — и это был опасный момент.