После новогодних праздников они никуда не ехали, почти ни с кем не встречались. Но в этом хотя бы была польза для русской поэзии: Есенин вчерне завершил «Страну негодяев».
Потом он будет не раз к ней возвращаться, пытаться что-то дописать, додумать, но в итоге так и не опубликует. Тем не менее это совершенно состоявшийся и новаторский текст.
Критика, ругавшая «Пугачёва» за отсутствие эпичности и развития, за похожесть всех персонажей, помимо бунтаря Емельяна, который, в свою очередь, будто списан с самого Есенина, изъясняющегося имажинистским языком, была не права хотя бы потому, что великие тексты — сами по себе канон и в уподоблении чему-либо не нуждаются.
Да, сюжет минимизирован; да, действия почти нет; да, Пугачёв — имажинист. Ну и что?
Драма эта всё равно бесподобно хороша, и если театру сложно работать с ней — это проблемы исключительно театра. Пусть ищет другие формы, раз имеет дело с гениальной поэзией.
Однако, сочиняя новую драму, Есенин, так или иначе, критике внял.
Во-первых, это текст, уже совсем слабо маркированный имажинизмом. Образный и метафорический ряд минимален и строго подчинён интересам самой драмы.
Во-вторых, персонажи. Даже эпизодические — скажем, дворяне Щербатов и Платов — даны выпукло и зримо. Подобное изображение офицеров из «бывших» — не «лучшими людьми России», а расхлябанными, склонными к дешёвой лирике, всё проигравшими алкоголиками, — со временем станет каноном в советской литературе, а между тем в 1922 году, когда Есенин их придумал, Булгаков, скажем, ещё даже не начал писать «Бег».
Есенин просто наблюдал этих персонажей в Берлине — и сразу их запомнил, и отлично даже не спародировал, а зафиксировал.
Прописанность характеров тем более касается главных героев: сочувствующего коммунистам Замарашкина, бандита Номаха, комиссара Чекистова, комиссара Рассветова: за каждым стоит важнейший типаж эпохи.
При всём том «Страна негодяев» — вещица на дюжину страничек. У автора практически не было пространства для раскрытия характеров. Есенину никогда не хватало терпения на большие вещи; широко замахнувшись, он почти всякий раз вскоре старался холст свернуть. Это касается и «Пугачёва», и написанных позже «Поэмы о 36» и «Песни о великом походе». Но безусловно гармоничной и безупречной в этом смысле станет, конечно же, «Анна Снегина».
Однако Есенин и не писал «Страну негодяев» как историческое эпохальное полотно, где все концы с концами должны сойтись, а герои обязаны пройти положенное развитие вплоть до катарсиса. Тут другое: половина действия драмы происходит в едущих по России тряских вагонах и на ледяных железнодорожных участках — перед нами высвеченные фонарём железнодорожника фрагменты Гражданской войны. «Страна негодяев» замечательно кинематографична (здесь не мешает учесть, что кинематографа в нынешнем виде Есенин знать не мог): из этих резко возникающих и столь же резко обрывающихся сцен создаётся вполне цельное представление о происходящем в стране.
С какого-то времени стало общим местом видеть альтер эго Есенина в образе Номаха. В пользу этого подхода говорят и давняя симпатия Есенина к Махно, и финальный монолог Махно о том, как «до костей весь пропахший / Степной травой», он явился в город, поверил в революцию, но был жестоко обижен и разочарован; и тот факт, что в константиновской его юности сам Есенин был прозван Серёга Монах.
Между тем, если подходить непредвзято, легко заметить, что все основные персонажи драмы так или иначе говорят словами Есенина, а если точнее — показывают разные и сложные стороны его отношения к революции и всему сопутствующему ей.
Поднимая вопрос о есенинских отражениях, начинать стоит не с Номаха, а с Замарашкина. Потому что Есенин, конечно, слишком далёк от деятельного участника событий Номаха, зато близок к тому самому приглядывающемуся, «сочувствующему» большевикам Замарашки ну. На поверхности лежит и смысл фамилии, данной этому персонажу: марающий, к примеру, бумагу, то есть сочинитель.
Именно Замарашкин, а не Номах иронически высмеивает Чекистова, в образе которого, как традиционно считается, просматривается Троцкий, что, вообще говоря, не так, ибо отношение Есенина к Троцкому много сложнее. Но если брать шире, в Чекистове, безусловно, виден человек «заезжий», едко презирающий страну, с которой приходится иметь дело: