…Нет бездарней и лицемерней.
Чем ваш русский равнинный мужик!
Коль живёт он в Рязанской губернии,
Так о Тульской не хочет тужить!
То ли дело Европа?
Там тебе не вот эти хаты,
Которым, как глупым курам,
Головы нужно давно под топор…
На эти слова Чекистова Замарашкин отвечает:
…Слушай, Чекистов!..
С каких это пор Ты стал иностранец?
Я знаю, что ты настоящий жид.
Фамилия твоя Лейбман,
И чёрт с тобой, что ты жил
За границей…
Всё равно в Могилёве твой дом…
Есенин здесь дал типичный разговор условного «либерала» и условного «патриота» на сотню лет вперёд, а заодно высмеял привычку людей из «местечек» в тогдашней не только политической, но и литературной среде брать громкие псевдонимы; впрочем, почти в той же мере эта привычка была распространена и среди русских коммунистов и поэтов.
Чекистов отвечает Замарашкину, что явился в Россию не как еврей, а как укротитель дураков, — и это мы тоже слышали не раз:
…Я ругаюсь и буду упорно
Проклинать вас хоть тысячи лет,
Потому что…
Потому что хочу в уборную,
А уборных в России нет.
Странный и смешной вы народ!
Жили весь век нищими
И строили храмы Божии…
Да я б их давным-давно
Перестроил в места отхожие…
Замарашкин ему в ответ: «Чёрт-те что ты городишь, Чекистов!»
Чекистов уходит. Появляется Номах — Замарашкин и с ним знаком.
Номаху, иронизирующему над Чекистовым, Замарашкин говорит:
…я вас обоих
Слушаю неохотно.
У меня есть своя голова.
Я только всему свидетель…
В Замарашкине отражена именно есенинская позиция — он не с Чекистовым, но и не с Номахом. Он сочувствует коммунистам и служит им, но и Номаху говорит: «В час несчастья с тобой на свете / Моя помощь к твоим услугам».
Ему жаль Номаха, он уважает того за бешеный, авантюрный характер, но отлично понимает при этом, что не только Чекистов не укоренён в русском пространстве, но и Номах тоже.
Вослед оголтелому западничеству Чекистова и Номах восклицает: «А я — гражданин вселенной, / Я живу, как я сам хочу!»
Отношение Номаха к народу не многим лучше, чем у Чекистова: «Все вы стадо! / Стадо! Стадо!»
Замарашкин слушает это иногда с раздражением, а порой даже с некоторой симпатией; но его собственная правда всё равно иная.
В Чекистове и Номахе слишком велико личностное, амбициозное, человеческое; в Замарашкине этого нет вовсе.
Во время разговора выясняется, что у Номаха имеется цель: ограбить поезд, везущий золотой запас.
«Я хочу сделать для бедных праздник», — говорит Номах.
«Они сделают его сами», — отвечает Замарашкин, единственный, на фоне двух этих проходимцев, адвокат народа.
«Они сделают его через 1000 лет», — предрекает Номах.
«И то хорошо», — отвечает Замарашкин.
Он, как мы видим, спокойнее и мудрее обоих своих собеседников.
Этим разговором на железнодорожном переезде положено начало развитию сюжета.
Номах в драке отнимает у Замарашкина красный фонарь, останавливает поезд, грабит и уходит с золотом.
Дальше Есенин с отменным мастерством описывает розыск Номаха. Появляются новые персонажи — комиссары Рассветов и Чарин; возникает тема возможного предательства (коллизия в известном смысле отсылает нас к советскому истерну «Свой среди чужих, чужой среди своих», разве что Замарашкин свой среди большевиков и чужой среди бандитов в куда более глубоком смысле, чем чекист Шилов, сыгранный Юрием Богатырёвым в фильме Никиты Михалкова).
Есенин завершает драму бегством Номаха за границу — вот так сделал праздник «для бедных»!
Остаётся ложное ощущение незаконченности сюжета.
Но он и не должен быть закончен! Он только на этой точке и может быть завершён.
Есть противоречия среди коммунистов: между склонным к авантюризму Чекистовым и железным прагматиком Рассветовым, видящим в народе и стране необычайный потенциал: «Но Россия… вот это глыба… / Лишь бы только Советская власть!..»
Есть сбежавший Номах.
И есть миллионы мужиков, ещё не принявших правды большевизма, о чём опять же предельно точно говорит Рассветов:
…Дело совсем не в Номахе,
А в тех, что попали за борт.
Нашей верёвки и плахи
Ни один не боится чёрт.
Страна негодует на нас.
В стране ещё дикие нравы.
Здесь каждый Аким и Фанас
Бредит имперской славой…