Левин: «Я слышал фразочки некоторых дам:
— Старуха-то, старуха-то — ревнует!..»
Есенина попросили прочесть стихи.
Он начал с монолога Хлопуши из «Пугачёва».
Левин пишет, что читал он отлично, но, кажется, многие либо не до конца поняли, о чём шла речь, либо не вполне оценили.
Есенин не был удовлетворён реакцией слушателей — он привык, что его встречают иначе.
Левин, желая исправить неловкость ситуации, сказал, что сам готов читать Есенина. Вы не против, друзья?
Никто не был против, и Левин прочёл «Товарища» — достаточно объёмный текст, к тому же революционного толка. Но далеко не все собравшиеся разделяли «левые» взгляды.
Реакция была ещё более прохладной. Кто-то, конечно, аплодировал, но иные сидели с нарочито скучающими лицами.
Есенина уже подвешивало происходящее, и он неожиданно предложил почитать из нового, никем не слышанного.
И прочёл тот самый диалог Чекистова и Замарашкина, когда Чекистов начинает:
…Мать твою в эт-твою!
Ветер, как сумасшедший мельник,
Крутит жерновами облаков
День и ночь…
День и ночь…
А народ ваш сидит, бездельник,
И не хочет себе ж помочь…
«Народ», заметим, «ваш».
Замарашкин, как мы помним, отвечает Чекистову, что он не иностранец, а «настоящий жид», у которого фамилия Лейбман и дом в Могилёве.
Это был прямой выпад против собравшихся, происходивших частью из тех же краёв. Есенин отлично понимал, что делает.
Чекистов в ответ произносит монолог про уборные и храмы, который завершается следующим образом:
…Ха-ха!
Что скажешь, Замарашкин?
Ну?
Или тебе обидно,
Что ругают твою страну?
Бедный! Бедный Замарашкин…
В этой есенинской выходке слышится не только оскорбление — хотя оскорбление в первую очередь, — но и что-то вроде просьбы о помощи, даже жалобы: мол, зачем же мы так друг с другом, дорогие мои?
Конечно, собравшиеся не имели ни малейшего отношения к тем «заезжим» людям, что творили в России самые разные, не всегда благие дела.
Есенин жестоко обобщал, сделав и гостей Мани Лейба, и самого хозяина, и его жену свидетелями российских недопониманий.
Но так же обобщал и его персонаж Чекистов:
…Дьявол нас, знать, занёс
К этой грязной мордве
И вонючим черемисам!..
Причём под «мордвой» и «черемисами» Чекистов имел в виду не представителей конкретных народностей, а вообще всех «скифов» и «азиатов» — в противовес себе, «европейцу» из Могилёва. Поэтому у Чекистова народ всегда «ваш» и страна «твоя», то есть Замарашкина, а дьявол занёс в эту «вашу» страну «нас» — Чекистова и подобных ему.
«Вряд ли, — пишет Левин, — этот диалог был полностью понят всеми или даже меньшинством слушателей. Одно мне было ясно, что несколько фраз, где было слово „жид“, вызвало неприятное раздражение».
Всё это не могло не обернуться скандалом.
* * *
В Москве евреев даже зрительно стало куда больше, чем до революции.
С евреями приходилось сталкиваться постоянно: то во властных кабинетах, то на чекистских допросах. Эмоции от этих встреч копились весьма разнообразные.
Чем больнее разочаровывали некоторые итоги революции, тем сильнее казалось, что саму эту революцию и право на великое преображение у русского мужика кто-то украл.
Но кто?
Ещё до отъезда за границу Есенин говорил Ивневу о людях во власти, равнодушных ко всему русскому.
Если верить пересказу Ивнева, сбивчивая речь Есенина звучала примерно так:
— Интернационал тут ни при чем: всё-таки это политическое понятие. Равнодушие ко всему русскому — результат размышлений холодного ума над мировыми вопросами. Холодный ум — первый враг человека. Ум должен быть горячим, как сердце истинного патриота… Я поэт России, а Россия огромна. Очень многие, для которых Россия только географическая карта, меня не любят.
Парадоксальный момент: юдофобские настроения Есенина (едва ли это можно назвать взглядами) подогревали не столько даже крестьянские поэты, хотя и они тоже, но, как ни странно, друзья-имажинисты — тот же Анатолий Мариенгоф.
В своих мемуарах Мариенгоф с явным удовольствием вспоминает один диспут, где Маяковский, оппонируя присутствующему критику, говорит: «Товарищ Коган тут заметил…» — на что критик пытается возразить: «Я не Коган!» Но Маяковский будто не слышит и через минуту снова повторяет: «Товарищ Коган сказал…» Его снова пытаются поправить: «Я не Коган!» — а Маяковский басовито цедит по слогам: «Все вы… Коганы!»
И это говорит великий интернационалист, воспитанный Бриками!