Даже на «выдающихся» не потянут мумии эти!
В журнале «Театральная Москва» (№ 23 за 1922 год) Владимир Блюм, говоря о «Пугачёве», припечатывал: «…Есенин не удерживается, чтоб не всучить тому или иному персонажу тот или другой свой — увы, наштампованный — образ» — и выносил неизбежный вердикт: «Революционность — довольно примитивная, в стиле есенинском».
Терпеть не мог всех имажинистов разом и конкретно Есенина поэт и критик Георгий Шенгели. В первой книге петроградского альманаха «Утренники» за 1922 год он писал, вспоминая Достоевского: «…литератор Кармазинов лебезил перед Верховенским, теперь Ивановы-Разумники превозносят Есениных. Бесы… Взглянуть на образцово импотентного „Пугачёва“. Нуль. Ни исторической правды (она, конечно, необязательна), ни правды психологической (тоже), ни логики положений, ни убедительности парадокса, — ничего». И призывал: «Не пора ли отрезвиться? Не пора ли приклеить голым королям фиговые листки общественного невнимания?»
Имелись в виду те самые фиговые листки, которые Шенгели — на самом деле хороший поэт — увы, носил сам, но явно желал передарить Есенину и компании.
Вдвойне неприятно, что и отзывы, доходившие с той — эмигрантской — стороны, были столь же обидные. Только если здесь новоявленные литературные специалисты обвиняли Есенина, что он со своей поэзией чужд пролетариату, то из-за границы потешались над его продажной революционностью.
Даже Илья Эренбург, позже кардинально изменивший отношение к стихам Есенина, в полтавском журнале «Ипокрена» (№ 4 за 1919 год) писал: «…пробовал изобразить социальный переворот как угодную Господу жертву молодой поэт Сергей Есенин. К сожалению, его стихи напоминают сильно издания кустарного магазина, где народный дух давно подменён сомнительным „стилем“».
Николай Бережанский в рижской газете «Сегодня» (№ 5 за 1920 год) издевался: «…поэтам помельче, вроде Есенина, нужны особенные дерзания, чтобы попасть на казённый кошт. Когда я читаю его „Товарища Инонию“ — диссертацию на получение привилегированного пайка, мне кажется, дело происходило так: — Что, Сергей Есенин, хочешь получить паёк с шоколадом? Ну, валяй, покажи, „что ты могишь?“ — „Я сегодня снёсся, как курица, / Золотым словесным яйцом…“ — Слабо, Есенин, нельзя ли позабористее? Могишь? — „До Египта раскорячу ноги… / Коленом придавлю экватор“… — Нельзя ли поновей да позабористей? — „Тело, Христово тело / Выплёвываю изо рта…“ — Во-во, валяй, попал в самую точку. Жарь, братец, жарь!»
В пражской газете «Воля России» (№ 119) Михаил Слоним утверждал: «…стремление во что бы то ни стало освятить мистическим преображением кровь и грязь свершающегося, желание под грубой корой событий увидеть божественный смысл доводит… до безвкусных и вымученных произведений, вроде поэмы о „товарище“. <…> Поэты, полные веры в богоносность русского народа, хотят выдать российскую голгофу за всемирное воскресение и покрыть туманно-мистическими пророчествами ужасы и безумие коммунистической действительности. <…> Всё поэтическое искание Есенина, например, сводится к сомнительным словообразованиям или к нарочито-грубоватому стилю „под народ“. Непонятно, почему его так соблазняют такие образы: „Над тучами, как корова, хвост задрала заря“»…
Непонятно ему. А Есенину было непонятно, почему все они позволяют себе так с ним — первым русским поэтом — разговаривать.
* * *
Что касается США, то с какого-то момента Есенин вообще никого, кроме евреев, там толком не видел.
В очерке «Железный Миргород» будет фрагмент, который при публикации вырежут: «Для русского уха и глаза вообще Америка, и главным образом Нью-Йорк — немного с кровью Одессы и западных областей (Есенин имеет в виду западные области России: Украину и Белоруссию. — 3. П.). В Нью-Йорке евреи осели довольно прочно и имеют жаргонную культуру, которая ширится всё больше и больше».
Нет никаких оснований предполагать, что Есенина так уж сильно раздражали еврейский театр или еврейская музыкальность; но в целом всё это наложило определённый отпечаток на его усталость от Америки.
На самой Америке он сорваться толком не мог — они тут всё равно русский язык не понимали, — но хотя бы на местных евреях отыгрался.
Не снимая вины с Есенина, стоит заметить, что некоторые из гостей Мани Лейба вполне осознанно пошли на скандал.
Левин слышал, как несколько человек из компании договаривались напоить Есенина — и едва ли только по причине необычайного гостеприимства.
— Иди ещё ему подлей, — слышал Левин.
Ну и подливали.
В какой-то момент Есенин грубо схватил Дункан за тунику, так что ткань затрещала.