По версии журналиста Рувена Айзланда, Айседора как раз переодевалась, чтоб развлечь гостей танцем.
Левин бросился ей на помощь:
— Сергей, что ты делаешь?
— Болван, ты не знаешь, за кого заступаешься, — крикнул Есенин. — За блядь!
— Да, за блядь! — повторила Айседора. — Серьожа, я блядь!
Есенин рванулся ответить ей действием; возможно, даже успел ударить по лицу.
Эффект, которого кое-кто старательно добивался, был достигнут.
Их разняли, Айседору увели в другую комнату.
Есенина пробовали успокоить и подливали снова.
С каждой минутой он становился всё ожесточённее.
То ли ему показалось, что Айседора уехала, то ли кто-то нарочно сказал.
Есенин тут же кинулся за ней — прочь из квартиры, по лестнице.
Мани Лейб и ещё пара человек бросились вслед.
Согласно одним воспоминаниям, его догнали на втором этаже. Согласно другим — на улице, далеко от дома, спустя час — и то лишь потому, что убегающего, всмятку пьяного Есенина перехватил полицейский. Подоспевшим еврейским товарищам пришлось объяснять: вот, человек из России, перепил. Полицейский оказался ирландцем — и подобное состояние за прегрешение не считал.
Есенина бережно привели под руки обратно.
Левин, прилюдно названный болваном, к тому моменту уже уехал.
Через час Есенин, опрокинув ещё бокал-другой, достиг состояния полной невменяемости и снова решил сбежать.
Слишком много ироничных лиц.
Его опять поймали, на этот раз куда быстрее, и обратно притащили силой.
В квартире Есенин попытался пробиться к окну и броситься с шестого этажа.
Никому этот план не понравился.
На него навалились.
— Распинайте меня, распинайте! — кричал Есенин.
— Надо связать его! — предложил кто-то.
Пытался отбиваться, предлагал любому из присутствующих сойтись с ним один на один:
— Здесь любят бокс — так давайте бокс!
Навалились сразу втроём или впятером; другие метались в поисках верёвок — подвернулись бельевые, — а Есенин брыкался, матерясь…
Едко пахло потом, алкоголем, злостью, обидой.
Явилась Айседора и объясняла всем, что Есенину нужно лить на голову холодную воду, — тогда он успокоится.
Айзланд уверял, что Есенин выкрикивал имя Троцкого — в том смысле, что, мол, все вы сволочи, а ваш Троцкий особенно. Ярмолинский пишет, что всё было иначе: Есенин грозил собравшимся, что нажалуется Троцкому и тот всех накажет.
Поначалу Есенин лежал на полу, но Рашель испугалась, что он простудится.
Связанного Есенина переложили на диван.
Картина, конечно, та ещё: несколько десятков раскрасневшихся евреев и спелёнутый рязанский поэт с красными глазами, в разорванной одежде.
Прошло некоторое время. Люди отдышались.
— Развяжите меня, — взмолился, что твой Пугачёв. — Ну развяжите же!..
Никто не решался.
— Жиды! — снова закричал Есенин. — Жиды проклятые!
Подошёл Мани Лейб, наклонился к нему:
— Серёжа, не надо. Ты же знаешь: это оскорбление.
Есенин задумался, помолчал.
Потом, повернувшись на бок, упрямо повторил:
— Жид!
Мани Лейб предупредил:
— Серёжа, если ты не перестанешь, я дам тебе пощёчину!
Есенин, конечно, не перестал и повторил заветное слово ещё раз.
Мани Лейб залепил ему пощёчину.
Есенин — за неимением другого варианта ответа — плюнул в Мани Лейба.
Что делать дальше, теперь было совсем непонятно.
Сбросить его с шестого этажа?
Вынести связанного на улицу и положить возле подъезда — может, кто заберёт?
Воцарилась мрачная тишина.
Есенин заплакал.
Потом тихо попросил:
— Развяжите, я, правда, уйду.
Вызвали такси.
Машина подъехала — только тогда развязали. Он тут же выбежал из квартиры.
Дункан то ли осталась ночевать у Мани Лейба, то ли уехала в другую гостиницу.
Есенин проснулся в чудовищном состоянии — и физическом, и психическом. Хотелось удавиться.
Рядом с утра был только Ветлугин.
* * *
Часам к десяти в гостиницу явился Левин.
На самом деле он вовсе не собирался прощать Есенина и тем более успокаивать, но Айседора — доброе материнское сердце! — позвонила ему и попросила прийти.
Есенин лежал на кровати без сил, вымотанный и бледный.
Левин одним своим видом дал понять: случившееся вчера не было сном.
С этим надо было что-то делать, но что?
Есенин, постепенно осознавая весь кошмар случившегося, решил объяснить всё… эпилептическим припадком.
Поминутно закрывая глаза и громко глотая воду из стакана — Ветлугин ухаживал, — рассказал Левину душещипательную историю: якобы его деда однажды так пороли на конюшне, что с ним приключилась падучая. Затем падучая передалась внуку.