Здесь же он, напротив, строфу с упоминанием Сандро убрал.
Если звучит имя Сандро, — значит, и стихи на конкретную тему, с конкретным адресатом; обязательно найдутся желающие порассуждать, какая именно «блядь» имеется в виду… Есенину всё это было не нужно.
Он хотел, чтобы стихи эти были о жизни вообще, а не постылых мытарствах в Берлине.
Позже по тем же причинам Есенин уберёт и посвящения Кусикову по всему «кабацкому» циклу.
Но если говорить о влиянии реальных событий на появление названных стихов, то нелепо отрицать очевидное. Говоря: «До печёнок меня замучила / Со всех сторон», — Есенин, безусловно обращается к женщине, схожей с Дункан до степени смешения, хотя и не пил с ней в московских кабаках да к тому же под гармонику. А когда он просит друга, играющего ему на гитаре: «Только знаешь, пошли их на хер…» — это вполне могло быть дословным, в один из берлинских вечеров, обращением к Сандро.
На что верный Сандро, естественно, тут же ответил:
— Слышали, нет, куры? Встали и пошли вон отсюда.
Кусиков очень хотел стать для Есенина самым близким. Кто же виноват, что не получилось?
* * *
Есенин тогда будто бы залип в Берлине.
Можно было уже двинуть домой — но где итоги этой поездки? Чем похвастаться?
Недописанным циклом «Москва кабацкая» и недоделанной «Страной негодяев»?
А как же всемирная слава?
Он хотел возвратиться в силе, в богатстве — а вместо этого у него из достижений имелись французская книжица и дюжина чемоданов с барахлом, при этом ни рубля в кармане.
Деньги ему понемногу начала присылать Айседора. Без неё бы — загнулся.
Кусиков ещё подзуживал:
— А тебя, Сергей, вообще в Россию могут не пустить, имей в виду.
— Как, Сандро?
— А вот так, Сергей. Пока нас там не было, порядки настали новые. Заправляют совсем другие люди.
Жена Мариенгофа с раздражением вспоминала, что это была постоянная привычка Кусикова: приносить всем дурные, часто надуманные вести, портить настроение — для какого-то неведомого внутреннего удовлетворения.
У Есенина — голова кругом шла от всего этого.
Однажды не выдержал и написал Айседоре примирительную телеграмму.
Та промолчала.
На фоне пережитого Айседора слегла с хронической простудой и никак не могла оклематься.
Такого позора она не переживала за всю свою карьеру. Есенин извалял её имя в грязи на двух континентах и едва ли хоть сколько-нибудь переживал о содеянном.
Да ещё долги. Вояж с Есениным испепелил весь её бюджет.
Ко всему прочему, из газет Дункан узнала, что её лишили американского гражданства и всех прав на территории Штатов. Формальным поводом был брак с иностранцем, но истинные причины — совсем иные: она рассказала всей Америке, что Советская Россия — хорошая страна, а Штаты — отвратительная.
В сущности, это демократия: у Айседоры было право говорить, что хочет; у Америки — отвечать ей, как пожелает.
Скандал никак не затихал: в один из дней пришла новость из США, что их секретарь Ветлугин посажен в тюрьму за вымогательство: шантажировал какого-то еврея.
И, естественно, в каждой заметке о Ветлугине снова упоминались Дункан и Есенин.
Как назло. Всё как назло!
Последним, кого она хотела бы видеть в эти дни, был её Сергей…
Иногда, если просили, Есенин читал в Берлине стихи. То здесь, то там. Больше, в сущности, он ничего не умел.
Если бы Есенин остался в эмиграции, он никогда не смог бы найти себе хоть какую-то работу. Русские шли либо в таксисты, либо на завод; но он, с таким бешеным характером, вряд ли был способен научиться водить машину или простоять хотя бы смену у станка. Даже для журналистики он был слишком необязателен.
Только поэзия.
Однажды на чтении перед немецкими издателями выяснилось, что он забыл «Пугачёва», — пришлось читать с листа. До зимы 1923 года с Есениным ничего подобного не случалось. Он помнил каждую свою строку и читал на память в любом состоянии.
Что-то надломилось в нём.
Читая очередную новость о себе, мог рассуждать примерно так: раз вам не нужны мои стихи, а интересуют только мои пьянки и склоки — что ж, я буду заворачивать стихи и всякое своё появление на людях в подобающую обёртку.
Может, так хотя бы пару интервью возьмёте.
Есенину стоило бы догадаться: изначальная игра и бравада становятся натурой.
Впрочем, в таком подходе имелся определённый резон: скажем, в прибалтийских странах Есенина начали активно переводить именно после возвращения из США — по той элементарной причине, что местная пресса перепечатывала новости о их с Айседорой скандалах. Переводчики вскоре заинтересовались поэтом, о котором наперебой писали десятки мировых изданий.