Следующую ночь Кусиков на полном основании провёл у Бальмонта. Поделился ближайшими планами: если встречу Есенина, разобью ему лицо. Только сначала нужно забрать у Дункан три тысячи франков.
На третий день Кусиков обнаружил других хороших знакомых, занял у них две тысячи франков, съехал от Бальмонта в дешёвый отель, разыскал брата Айседоры Раймонда, и тот — о удача! — сообщил ему адрес версальской гостиницы.
Как прошла встреча Есенина и Кусикова, имеющиеся источники умалчивают; скорее всего, Есенин столь искренне обрадовался Сандро, что тот был вынужден немедленно его простить.
Есенина не любили только не знавшие его лично завистливые поэты, французские полисмены, слишком советские и слишком антисоветские критики, друзья Дункан и гости Мани Лейба. Остальные — женщины, родня, товарищи, собутыльники — так или иначе смирялись со всем, что он делал. Нечеловеческая сила обаяния была в нём.
В процессе не самых приятных переговоров секретарь Дункан за неделю, пока она с Сергеем жила в «Резервуаре», добился, чтобы американка, снимавшая дом на рю де ла Помп, съехала. Ей пообещали немалые отступные.
Кусиков жаловался знакомым: три тысячи Айседора возвращать ему пока не желает, но сама, вдвоём с Есениным, его не позвав, пропивает по 800 франков за вечер.
Мэри Дести, наблюдавшая за жизнью Айседоры и Сергея, констатировала: Есенин, на невиданных запасах терпения не натворивший ничего в «Резервуаре», оказавшись в доме Дункан, немедленно принялся за старое.
Новый знакомый Есенина, художник Борис Григорьев, пришедший работать над его портретом, с удивлением отметил, что прежде чем усесться позировать, Есенин опустошил целую бутылку коньяку. А день только начинался.
При Айседоре едва ли не еженощно дежурили то её брат Раймонд, то Мэри Дести, то сразу оба, в то время как Есенин, толкаясь во все двери и крича что-то обидное, колобродил по всему огромному дому. Накрепко от него запершись, Дункан, Дести и Раймонд спали в одной комнате на кушетках.
Друзья Айседоры не раз предлагали ей сдать буйного мужа в полицию или лечебницу. Та стояла на своём: «Протрезвеет и вновь будет ангел, вот увидите».
Но ведь надо было ещё дождаться, чтобы протрезвел.
«Как-то ночью, — пишет Дести, — он выпрыгнул в окно, рыбкой вылетев головой вперёд и разбив стекло, но даже не поцарапался».
24 апреля Айседора, кое-как выведшая Есенина из запоя, повела его в театр.
Исхитрившись, он сбежал до конца представления.
Его занесло в кафе на Монмартре.
Как водится, заказал себе шампанского.
Официант, оказавшийся русским, узнал Есенина.
— Поздравляю, — сказал доверительно, — что вы оставили, наконец, проклятую Советскую Россию. Видите, до чего нас большевики довели. А я ведь бывший гвардейский полковник.
Заслышав русскую речь, подошёл ещё один официант. Оказалось: тоже из белогвардейских полковников.
Есенин осмотрел их и захохотал.
— Официанты? Бывшие полковники? Оба? Ах, какая грусть. Пла-акать можно! А подайте-ка мне ещё шампанского, я вам скажу кое-что!
Ему принесли, и он, не вставая, торжественно сообщил:
— Знаете что, дворяне? Никакую Советскую Россию я не оставлял! Я был и есть мужик и советский поэт Есенин. И провозглашаю этот тост за советскую власть!
Оскорблённые официанты оставили его. Дорожа своей работой, они были не вправе даже ответить.
На есенинское несчастье в кафе заявились ещё двое русских — знакомые официантов и тоже, увы, бывшие белогвардейцы.
Официанты поведали товарищам о выходке Есенина.
Он по бросаемым на него взглядам сразу догадался, к чему идёт дело.
Когда двое пришедших направились к нему, схватил со стола вилку, начал отбиваться; но силы оказались неравны — как несложно догадаться, к тому моменту Есенин был чертовски пьян.
Его выволокли на улицу и начали от души охаживать.
В себя пришёл, сидя на тротуаре.
Ухо, проткнутое отнятой у него вилкой, кровоточило. Пропали перчатки, кепи и один башмак. Смокинг был в парижской весенней грязи.
А могли бы и убить.
В том парижском апреле Есенин написал два стихотворения, оба — шедевры.
Первое: «Эта улица мне знакома…» — с волшебными строчками:
…Вижу сад в голубых накрапах,
Тихо август прилёг к плетню.
Держат липы в зелёных лапах
Птичий гомон и щебетню…
Удивительные эти лапы потом перенесёт в свои стихи великий наследник Есенина Павел Васильев — у него на лапах будут стоять — не поверите — цветы.