С излишней, может быть, аффектацией выступали французские артисты; но и это собравшиеся оценили более чем благосклонно.
История сохранила имя главной выступавшей: Луиза Лара из «Комеди Франсез» — седая, в годах, актриса.
В газетах потом писали: «Пафос молодого поэта, представшего в светлом ареоле русых кудрей, с лицом, достойным кисти Рафаэля, произвёл прекрасное впечатление на аудиторию».
В числе слушателей была французская писательница Жизель Валлери. Впечатления её были столь сильны, что сразу после есенинского вечера она написала стихи «Муж танцовщицы» — надо сказать, отличные.
В ближайшем номере газеты «Комедия» («Comoedia», № 3806 от 19 мая) стихи были опубликованы.
Жизель определённо влюбилась в русского варвара.
…это романтический хулиган,
Бегущий к Парнасу.
Хулиган, сравнивающий себя с ветром,
Который веял над древним Римом.
И, вдали от озлобленных предубеждений,
Счастливый, что он больше не раб
Тяжёлого прошлого, этот молодой славянин
Приосанивается в своей серой «тройке».
Из-под пенно-кудрявых волос
Сверкают небольшие, но яркие глаза
С угрозой, неотразимой и бешеной, —
Блеск клинка, ничем не притуплённого.
У него — крепкая грудь,
Которая как будто раздаётся, когда
Отрывистые и отчётливо произнесённые им стихи
Набирают свой могучий подъём.
И когда он мечет эти стихи, —
Голова высоко поднята, а одна нога чуть согнута, —
Его отчаянная безотчётная удаль
Выражается в разнообразных ритмах.
Тогда, будто Гермес Трисмегист,
Он оживляет неодушевлённые
Предметы… Тайные гармонии!
Цветущее волшебство Имажиста!
У Цереры он по уши окунается
В высокие травы
Рядом с золотистыми трупами снопов,
Уложенных на скошенных полях.
«Если раньше мне били в морду,
То теперь вся в крови душа.
Обречён я на каторге чувств
Вертеть жернова поэм.
Я желал этой муки
И кричу: „Эхо, скорее,
Повтори мой московский крик,
Ибо сам я им измолоченный!“»
Так говорит, белокурый и дикий,
Тот, кого знаменитая босоножка
Удостоила чести быть на её ложе
В её простосердечных объятиях…
После вечера был приём в доме Айседоры: французские артисты, поэты, ценители искусств — и ни одного русского.
Есенин был солнечный, весенний, ясный. Его обожали.
В конце мая в «Русском книгоиздательстве в Париже J. Povolozky & С°» вышло повторное издание сборника «Исповедь хулигана» на французском языке.
Одновременно в первом номере только что начавшего выходить в Гренобле журнала «Тентэтив» («Tentative») был опубликован французский перевод стихотворения «Разбуди меня завтра рано…». Стихи сопровождали иллюстрации художника Жоржа Жимеля.
Франция оказалась самой приветливой к нему как к поэту; а что не столь приветливы были управляющие гостиницами, так на то были веские причины.
* * *
Денег у них по-прежнему было совсем чуть-чуть.
Мэри Дести вспоминает, что однажды в мае целую неделю Сергей и Айседора питались на деньги их кухарки, кормившей великую пару в долг.
Когда прибылям поступать неоткуда, сразу повсюду обнаруживаются жуткие прорехи, которые нечем латать.
Отовсюду повылезали кредиторы. Вдруг выяснилось, что, уезжая в Америку, Айседора забыла оплатить работу портного, одевавшего Есенина; в другом месте её Серьожа набрал мужской косметики — и там тоже висел навязчивый счёт на круглую сумму; даже водителю, доставившему их в Париж в финальной части долгой дороги из Берлина, ещё не покрыли трудовые расходы.
На 27 мая Айседора назначила своё выступление во дворце Трокадеро.
Импресарио она так и не нашла, и всем занимались её брат Раймонд и секретарь Джо Милуорд.
В самом начале выступления Дункан объявила со сцены:
— Меня называют большевичкой. Но я была в России и не знаю, что такое большевизм. Ленин — идеалист. Он строит новую жизнь — то, к чему и я давно стремлюсь.
Опыт большевистской агитации в США, закончившийся лишением гражданства, научил её многому. Продолжение этой темы во Франции, хотя и в смягчённом варианте, объясняется просто: Дункан всё сильнее верила в то, что говорила, и Есенин её никогда не переубеждал.
После концерта дома у Айседоры снова состоялась вечеринка.
В этот раз чествовали не Есенина, а Дункан, поэтому он принял лишнего и, к удовольствию Айседоры, скоро ушёл спать.
Дело было за полночь; на пианино играли сонату Бетховена, когда вдруг на лестнице второго этажа объявился всклокоченный и остервенелый Есенин.