Однако, понимая, что о реальном поведении Есенина в Париже знают, увы, слишком многие, Дункан забирала шире: «Эдгар Аллан По, слава американской литературы, был алкоголиком. А Поль Верлен, Бодлер, Мусоргский, Достоевский и Гоголь, умерший в сумасшедшем доме? Вполне понимаю, что г-н Мережковский был бы не у места среди таких гениев, так как талант всегда меркнет вблизи гения».
В «Эклейр» ответ Дункан к публикации не приняли.
Всё указывало на то, что из Парижа пора уезжать.
* * *
За время жизни в Париже Есенин так ни с кем толком и не сошёлся: каждый из мемуаристов, наблюдавших его, оставил в лучшем случае удивлённые, но чаще тягостные воспоминания о мимолётных встречах с ним.
Сколько-нибудь последовательного общения знакомство с Есениным даже не предполагало.
Во второй половине июня заходил поэт Владимир Познер.
«Есенин, — пишет он, — сидел за столом, бледный и, очевидно, навеселе».
Дело происходило в приёмной дома Дункан: Есенин общался с каким-то просителем из русских эмигрантов. Многие всерьёз верили, что у этой пары полные чемоданы главных мировых валют.
Есенин слушал просителя и, как бывает с нетрезвыми и желающими ещё выпить людьми, суетился, искал папиросы и попутно объяснял Познеру:
— Для талантливого человека палец о палец не ударил бы: талант сам пробьётся. Но эти…
Тут же, оборачиваясь на кого-то из прислуги, отдавал распоряжение:
— Ну, найдите же ему работу!
И, возвращаясь к Познеру, доверительно сообщал ему о засилье жидов в России, спустя секунду поясняя:
— Вы не думайте, я жидов очень люблю, мои лучшие друзья — жиды. Это же не обидно… Что, и у вас нет папирос? Надо послать за папиросами. Но у меня нет денег. Горничная! Дайте вы денег!
Горничная в ответ произнесла: «Хорошо» (Познер подметил: тем же тоном, каким «отвечают детям, требующим луну») — и не двинулась с места.
Кто-то играл на пианино.
— Скажите ей, чтобы она перестала, — потребовал Есенин. — Она мне мешает. Весь день вот так.
— Хорошо, — ответила горничная с той же интонацией.
«С ним обращаются, как с ребёнком, — писал Познер. — Кажется, что иначе и нельзя. У него такой нерешительный, неуверенный вид. Если его хорошенько встряхнуть, он развалится на составные части».
Есенин увёл горничную в соседнюю комнату и шёпотом начал выпрашивать у неё 100 франков; она не давала.
— Ладно, тогда пятьдесят. Дай, пожалуйста, пятьдесят. Всего пятьдесят!
Послышался шелест купюр.
Есенин отправил кого-то за покупками, а сам пропал непонятно куда.
Появилась Айседора и спросила Познера печально:
— Скажите, а все русские поэты пьют? А где он? Вы не могли бы за ним сходить в его комнату на втором этаже? У него браунинг, он грозится убить меня.
Познер попытался найти Есенина, но не смог.
Все кинулись искать Есенина: прислуга, Айседора и Познер по второму кругу.
Побежали на улицу — там стоял полицейский. Спросили, не видел ли он Есенина. Полицейский, кажется, давно уже знал, кто такой Есенин, но признался, что сегодня его не видел.
Наконец Есенин нашёлся. Он был на кухне — поправлял здоровье.
Спустя час Познера шёпотом попросила прислуга:
— Уходите, ему пора спать.
В конце концов Есенин так замучил Дункан, что она решила отправить его в Лондон или в Берлин, чтобы он побыл где-то на расстоянии.
Но проделывать в одиночестве даже половину пути Есенин не хотел. А если он потеряется — что тогда?
— Я найду тебе сопровождающих, Серьожа, — молила Айседора.
— Нет, с твоими друзьями я не хочу. Я хочу с тобой. Почему мы не можем вместе?
— Я доделаю все дела и нагоню тебя. И вместе полетим в Москву.
Терпение её было безграничным.
* * *
19 июня Габриэль Мармион прислала из Нормандии в Париж Есенину удивительное письмо.
Начало было более чем деловитое, в стиле «не подумайте ничего такого, это всего лишь забота преданного друга».
«Меня уверяли перед моим отъездом, что прилагаются все старания для получения виз для Вас и что Вы уедете на этой неделе. Так ли это? Я узнала в субботу, что Лондон отказывает в транзитной визе, это идиотство, не непреодолимое препятствие. А. оставила мне несколько строк, что она хочет Вас отправить в путь с друзьями».