Он, неслышно ступая, оказался у неё за спиной и прошептал:
— Я тебя очень люблю, Изадора…
Естественно, они помирились.
Через час уже сидели за столом и строили общие планы.
Айседора и Ирма едут в Кисловодск — сегодня же, потому что билеты куплены и сдавать их нет резона.
А «Иля Илич» и Есенин выезжают через три дня.
И всё будет прекрасно. Это вам не Калифорния — это места, где Пушкин бывал и Лермонтов лечился. Туда, туда, там солнце и поэзия!
— Только одно условие, — сказала Дункан. — Три дня ты ночуешь здесь, на Пречистенке.
Она резонно опасалась, что Есенин сойдётся с бывшими своими подружками.
— Да. Обещаю. Клянусь.
В 23.15 Есенин и Шнейдер посадили Айседору на поезд Москва — Минеральные Воды.
Есенин даже не собирался её обманывать. Вместе со Шнейдером они приехали обратно, легли спать, даже по рюмочке не опрокинув.
* * *
Поднявшись утром, Есенин приступил к работе над очерком «Железный Миргород»; в его планах было написать целую серию текстов про Америку.
Он собирался подробно объяснить тот переворот, что случился с ним в путешествии.
Очерк его был прямым ответом на статью Троцкого — и сигналом Троцкому: я окончательно на стороне большевиков, я с вами, хотя нам есть о чём поговорить и я далеко не со всем согласен…
«Железный Миргород» начинается так: «Я не читал прошлогодней статьи Л. Д. Троцкого о современном искусстве, когда был за границей. Она попалась мне только теперь, когда я вернулся домой».
Обратите внимание на это «попалась»: я не бросился немедленно искать, что обо мне говорит большевистский вождь.
«Прочёл о себе и грустно улыбнулся. Мне нравится гений этого человека, но видите ли?.. Видите ли?..»
Здесь Есенин опускает всё то, с чем он у Троцкого не согласен, — и более к этому не возвращается, считая унизительным для поэта подробно объясняться и доказывать поэтическую свою правоту. Пусть сам додумывает.
Переходит дальше:
«Впрочем, он замечательно прав, говоря, что я вернусь не тем, что был.
Да, я вернулся не тем».
В очерке, написанном легко и пластично, следует отметить несколько ключевых пунктов.
Первый: «…я очень ясно почувствовал, что исповедуемый мною и моими друзьями „имажинизм“ иссякаем».
Он пишет, что почувствовал это на пароходе, пересекающем Атлантический океан. Но когда за плечами целая жизнь в имажинизме, пароход, конечно, ни при чём.
Необычайно обогативший Есенина имажинизм не то чтобы полностью обнулился как школа к лету 1923 года, но точно исчерпал себя как единственный способ существования в советской литературе. Вот это Есенин понял наверняка.
Однако, заявляя о конечности имажинизма, Есенин не сдаёт свои, в том числе имажинистские, позиции любым оппонентам, но, напротив, атакует.
Сначала Есенин говорит, что «разлюбил нищую Россию» и только печаль испытывает, думая о мужике, живущем в одной избе с поросятами и телками (здесь вполне различим лёгкий кивок в сторону собратьев по крестьянской литературе).
Далее Есенин обозначает всех тех, кто ему чужд, самым решительным образом: «Мать честная! До чего бездарны поэмы Маяковского об Америке! <…> Милые, глупые, смешные российские доморощенные урбанисты и электрофикаторы в поэзии! Ваши „кузницы“ и ваши „лефы“, как Тула перед Берлином или Парижем».
Таким образом, Есенин вновь претендует на центральное место в поэзии.
Давая фору оппонентам и соглашаясь, что имажинизм не универсален, Есенин вместе с тем настаивает на отсутствии серьёзных перспектив у всех остальных действующих поэтических школ.
И, наконец, самое главное.
Заявив, что он «влюбился в коммунистическое строительство», Есенин поясняет: «Пусть я не близок коммунистам как романтик в моих поэмах — я близок им умом, и надеюсь, что буду, быть может, близок в своём творчестве».
«Быть может» тут симптоматично. Есенин как бы говорит: я, как видите, готов работать с вами, но ещё посмотрю, что вы, большевики, на этот раз скажете мне в ответ. Потому что имя моё весит очень много. И вы должны отдавать себе отчёт, с кем имеете дело, товарищи коммунисты.
И вы, товарищ Троцкий, не сумевший оценить высокого романтизма по-настоящему революционной поэмы «Пугачёв», тоже об этом подумайте.
На последней страничке «Железного Миргорода» Есенин неожиданно высокого оценит стихи Мани Лейба, назвав его одним из крупнейших поэтов современности, — и это, конечно, тоже не случайно (при всём том, что Есенин нисколько не лукавил — Мани Лейб был действительно сильный поэт).