С одной стороны, Есенин явно по-человечески раскаивается за учинённое на квартире у Брагинского.
С другой — он как бы намекает всем слышавшим, быть может, даже из числа советских вождей — о том скандале: если вам сказали, что я антисемит, имейте в виду — нет.
Троцкий, читая очерк, абзац про Мани Лейба не мог не заметить.
Есенин был неплохим стратегом.
15 августа он несёт первую часть очерка «Железный Миргород» в газету «Известия».
Через пять дней Есенина вызовут к Троцкому.
Мог ли редактор «Известий» переправить Троцкому очерк одного из виднейших русских поэтов — учитывая, что Троцкий упомянут в первом же абзаце?
Конечно, мог.
Троцкий сигнал получил. Первую часть очерка прочитал и велел попридержать публикацию.
* * *
Когда придёт пора собираться в Кисловодск, Есенин твёрдо скажет Шнейдеру, что не едет.
Соберёт оставшиеся чемоданы и увезёт в Богословский. В этом видны его определённая честность и щепетильность.
Он вполне мог бы оставаться на Пречистенке, пока нет ни Айседоры, ни Ирмы, ни Шнейдера: плохо ли — один, с прислугой, в особняке?
Но Есенин не собирался ни жить с Айседорой, ни тем более хранить ей верность.
С давней поры, ещё до отъезда, у Есенина оставались две подружки, с которыми он был близок как мужчина: Галя Бениславская и Надя Вольпин.
И женщины, с которым близок не был: Лидия Кашина и Женя Лившиц.
О каждой из названных он помнил и каждой по-своему дорожил.
Первой он начал искать Надю.
Несколько раз спрашивал Сусанну Мар: а куда вы дели Вольпин, где она?
Вольпин отдыхала в Дмитрове, но в середине месяца появилась.
Мар сразу ей рассказала: ищет.
Последний раз Есенин и Вольпин виделись перед самым его отъездом за границу: сидели на московской крыше (Надя привела), любовались на город, она подзуживала, показывая вниз:
— Если вас это повеселит, могу спрыгнуть вниз.
(Она оставалась к нему на «вы», он к ней обращался на «ты».)
Есенин отвёл её от края. Спросил ревниво:
— Будешь меня ждать?
Сам же и ответил:
— Знаю, будешь.
Вольпин обиделась: она должна хранить верность, пока он с другой женщиной уезжает невесть на сколько в чужие края.
Верность не хранила — но никого, способного всерьёз затмить или даже оспорить Есенина, у неё не было.
Они встретились в какой-то редакции едва ли не на следующий день после её возвращения из Дмитрова: Вольпин постаралась поскорее попасться Есенину на глаза.
Он обрадовался.
— Голодная? Пошли обедать?
Направились в «Стойло Пегаса» — там было то ли застолье, то ли заседание, то ли чествование вернувшегося Есенина лучшими друзьями.
Сидели: естественно, Толя и его Никритина, Сусанна Мар, Иван Грузинов, Иван Приблудный и, немного неожиданно, Сергей Клычков.
За столом Есенин вёл себя с Надей как со своей: держал, гладил, прижимал и… дерзил.
Пил при этом на удивление мало: Москва и предстоящая работа — всё это его серьёзно дисциплинировало.
В какой-то момент, когда большинство гостей разошлись, беседа пошла о женщинах.
В их кругу слухи распространяются быстро — все уже знали, что Никритина приводила к Есенину Миклашевскую; кто-то поставил ему на вид: аккуратнее, она известная красавица, а все красавицы капризны; хотя тебе, Сергей, везёт с интересными женщинами…
— Миклашевская интересна где угодно, только не в постели, — скажет Есенин и тем самым обманет всех присутствующих: с Миклашевской у него ничего не было. Но, кажется, он одновременно и злил Надю своей вульгарностью, и добивался её немедленной взаимности — Есенину показалось, что та встретила его холодновато.
— Ну и бог с ней, с Миклашевской, — ответили Есенину. — Вот какой персик с тобой рядом.
— Это персик я уже раздавил, — мрачно сообщит Есенин.
— Персик раздавить недолго, — не оскорбляясь, ответит Вольпин, — а вы косточку разгрызите.
Есенин засмеялся и обнял её, поясняя не столько кому-то из оставшихся за столом, сколько себе:
— Ершистая. Невинность отобрал — а нежности избыть к тебе не могу.
Оставили «Стойло…», пошли гулять — и очутились у Нади на Волхонке.
Всё, казалось бы, закружилось по новой.
Отчего-то Надя, уже ночью, спросила Есенина, сколько он ещё собирается прожить.
Есенин серьёзно ответил: десять лет.
Она засмеялась: вы перед отъездом тоже говорили, что десять; сейчас должно остаться восемь.
Есенин вдруг задумался.
Надя поспешила перевести разговор на другое.
Он перебил, напомнил ей прошлую встречу на крыше и спросил: