В журнале была опубликована «Поэма без шляпы» Мариенгофа, где он прощался с революцией.
— Передайте Анатолию Борисовичу, что он слишком рано прощается с революцией, — сказал Троцкий. — Она ещё не кончилась. И вряд ли когда-нибудь кончится. Потому что революция — это движение. А движение — это жизнь.
Пожав друг другу руки и улыбаясь, Есенин и Троцкий расстались.
В приёмной Блюмкин едва не набросился на Сергея:
— Какого чёрта ты отказался от журнала? Я всё тебе устроил — и что ты сделал?
Есенин объяснил, что не хочет отвечать за деньги. Что однажды, сразу после революции, во время существования «Трудовой артели художников слова», имел с Клычковым и Орешиным финансовые дела — и опыт оказался неудачным.
Однако объяснения эти не кажутся вполне убедительными.
Троцкий, объективно говоря, не мог предложить Есенину ни неподотчётных денег, ни полной политической свободы в журнале.
Сам Есенин будет потом говорить то одним знакомым, то другим, что не захотел получать «бубнового туза» на спину.
Но зачем тогда было вообще затеваться с этим журналом?
Есенин надеялся, что ему дадут команду партийных администраторов, ловко считающих убыль и прибыль, ставку государственного работника, но при этом не станут лезть в творческую часть?
В таком случае Есенин выступил как редкий идеалист: вы мне дайте всё, а я послужу вам своей крестьянской, а заодно имажинистской верой и правдой — но ровно до той границы, куда вера моя простирается.
Такой вариант был исключен, и даже обсуждать тут нечего.
Пожалуй, главная ошибка этой встречи заключается в том, что Есенин пришёл на неё без Мариенгофа. Всё могло бы обернуться несколько — или совсем — иначе. Был бы у Есенина свой журнал. И никаких «бубновых тузов» никто ему на спину не навесил бы. В худшем случае закрылись бы «Россияне» через пару номеров.
Итогом общения поэта и вождя станет разве что явственное изменение отношения к Троцкому. С тех пор ни одного свидетельства о хоть сколько-нибудь негативной оценке Есениным Троцкого больше не появится.
Сразу после той встречи Есенин признается Рюрику Ивневу, что Троцким «очарован», о чём Ивнев в тот же день сделает соответствующую запись в дневнике.
Знакомый Есенина, писатель Семён Борисов, подтверждает: в последние годы жизни Есенин относился к Троцкому «с большим уважением, доходящим до почитания».
Вскоре имя Троцкого появится в двух есенинских поэмах в панегирическом контексте.
Товарищ и с определённого момента родственник Есенина, поэт Василий Наседкин, человек честный и к выдумкам вовсе не склонный, констатировал: «Идеальным, законченным типом человека Есенин считал Троцкого».
В последнем случае, правда, очевидно созвучие с известным утверждением Якова Блюмкина: «Троцкий — это самый совершенный человек нашего времени».
Скорее всего, Есенин слышал это высказывание от самого Блюмкина, но при случае повторил услышанное Наседкину как собственную мысль.
Литератору Олегу Леонидову Есенин сказал, что видел Троцкого несколько раз — вероятнее всего хвастался, хотя можно предположить, что они встречались ещё раз. Сути это не меняет: Леонидов, видевший Есенина в те дни, писал, что после разговоров с Троцким «Есенин уходил оттуда спокойным, довольным, мечтая стать „государственным“ национальным поэтом и, отчасти посмеиваясь, а отчасти серьёзно, называл себя государственной собственностью».
Что же всё-таки сказал Троцкий Есенину? Не он ли и поименовал его в разговоре «государственностью собственностью»? Словосочетание не из есенинского словаря.
Должен ведь был Троцкий сказать что-то такое, подействовавшее столь серьёзно.
О России и русском народе тоже заходил разговор? Наверняка же заходил.
В этом разговоре есть только одна оговорка: продолжив работу над поэмой «Страна негодяев», ничего в образе Чекистова Есенин исправлять не станет.
Но Троцкий, как мы помним, не имел никакого отношения к ЧК. Тогда об этом знали все.
Если бы Есенин всерьёз желал намекнуть в своей поэме конкретно на Троцкого, то назвал бы этого персонажа Военсоветов или Эрвээсов.
А вот в недрах ВЧК прототипов для такого персонажа, как Чекистов, было, увы, предостаточно.
Петроградской ЧК, расстрелявшей Гумилёва, руководил С. А. Мессинг. Тайное, подспудное возмущение общественности делом «Петроградской боевой организации Таганцева», по которому были арестованы 833 человека, и вообще деятельностью Петроградской ЧК носило столь явный антисемитский подтекст, что это дошло до ВЦИК и в том же 1921 году на место Мессинга из Москвы прислали русского чекиста Семёнова.