Все трое уже прославились комедийными, напористыми, эксцентричными театральными ролями, но при Есенине стихли и смотрели на него во все глаза. Он был очарователен, остроумен, светел и смешлив. Необычная компания провела вместе пару часов, все остались без ума от Есенина.
Если бы всем этим людям, включая Миклашевскую, сообщили, что́ этот поэт вытворял совсем недавно в мировых столицах, едва ли они поверили бы.
Спустя пару дней ужинали в отдельном кабинете ресторана «Медведь» с Толей и Никритиной. Миклашевская пошла к уличному телефону позвонить кому-то, Есенин вдруг резко отправился за ней, словно решившись на что-то.
У него уже могло возникнуть чувство, что его неотразимость поставлена под серьёзное сомнение. На самом деле он никогда всерьёз не чувствовал себя Дон Жуаном.
Конечно же, Айседора — мировая известность, ну да. Но с ней всё ясно. Безусловно, и Вольпин, и Бениславская хороши собой. В них можно влюбиться. И тем не менее…
Да, его Зина свела с ума целого Мейерхольда. И Ганин тоже по ней сох.
Зато Мариенгоф в ней вообще ничего не находил.
Но вот появилась возле Есенина женщина безоговорочно великолепная — даже Мариенгоф не мог найти причины иронизировать над Миклашевской, — и тут же Есенин обнаружил, что ему для победы чего-то недостаёт.
Он был уверен, что возьмёт стихами, ибо что может быть лучше стихов? Но Миклашевская, безусловно, очарованная Есениным — иначе зачем она с ним гуляла изо дня в день? — могла рассуждать иначе.
Примерно так.
Вот Сергей — он был женат на Зинаиде Райх, и у них родились двое детей. Теперь Райх жена Мейерхольда, и дети живут с другим отцом. А Есенин женился на Айседоре Дункан и до сих пор является её мужем. Но кто тогда я, Августа Миклашевская? Просто подвернулась ему на пути? А у него ведь, даром что знаменитый поэт, ни крыши над головой, ни денег — одна скандальная слава. Но красивый, конечно. Золотоголовый, влюблённый… и что с ним делать потом? Как с ним жить? Таким красивым. Таким поэтом.
Возле телефонной будки Есенин попытался её обнять, привлечь к себе.
Она мягко, но неумолимо убрала его руки.
Ни она не произнесла ни слова, ни он.
Есенин вернулся за стол. Сидел притихший, не прикасаясь ни к еде, ни к вину.
Толя посмотрел на него внимательно и чуть иронично. Всё сразу понял.
* * *
В остальном всё, казалось бы, складывалось отлично.
Нужно было только найти крышу над головой, чтобы не ютиться у Гали; остальные пути казались открытыми.
Количество его читателей и поклонников стремительно возросло.
Чем бы ни завершилась встреча с Троцким, всё равно она дала твёрдое ощущение, что он, Есенин, может с полным основанием обращаться к вождям.
Наконец, в России, даже с учётом некоторых прежних прегрешений, у Есенина всё-таки не было репутации дебошира, антисемита и скандалиста.
Про есенинское хулиганство люди знали только из его стихов. Но стихи эти пока ещё могли казаться игрой, позой и, как в статье Троцкого, воспринимались с теплом и пониманием.
И вдруг — совершенная неожиданность: публикация в «Правде» от 28 августа.
Не смертельная, но ужасно обидная: фельетон Иосифа Оршера «Сергей Есенин в Америке: Личные воспоминания. Напечатано на правах декрета в „Известиях ЦИКа СССР и РСФСР“».
Оршер пародировал язвительно:
«Наш пароход (почти вдвое длиннее Тверской с Ямскими и впятеро шире Ходынки) ещё не успел подойти к берегу, как около ста тысяч человек с записными книжками и фотографическими аппаратами бросились с американского берега в воду и поплыли к нам навстречу.
Это были фотографы и репортёры.
Карабкаясь на пароход, точно желая взять его приступом, они кричали:
— Где здесь мистер-товарищ Есенин, величайший поэт, которого не было со дня сотворения мира и не будет до скончания его?
Толкая и топя друг друга, фотографы и репортёры влезли на палубу. Я вышел к ним, и они ахнули от восторга, увидев моё телосложение.
Фотографы попросили меня отогнуть немножко от моей лебединой шеи дорогие кружева моего матинэ. Я это сделал, и они были ослеплены белизной моих плеч и классической правильностью моих форм.
Палуба огласилась криками:
— Венера Милосская!
— Фрина!
Все в один голос решили, что при царском правительстве московские купчики ни за что не выпустили бы из России такого красавца.
Фотографы стали снимать меня… Меня удивило, что они фотографировали почти исключительно мои ботинки, брюки и другие части моего туалета.
Когда я обратил внимание на это обстоятельство, они сказали: